Кажется, я отпустила всех своих зверей, которых весь вечер держала на цепях, и теперь была в каком-то отчаянном бешенстве. Мне не хотелось верить, что всё это имеет отношение к Джеру. Я пожалела, что пришла сюда, что осталась поговорить с Элигией, что старалась держать себя в руках. Мне вдруг остро захотелось доказать Элигии, что она неправа. Я сама не понимала, в чём именно — в том, что я к Джеру ничего подобного не испытываю, или в том, что у меня нет шансов. Да во всём!

Прошлое пытало меня картинками, снова и снова возвращая в те моменты, когда мы были с ним вдвоём. Слишком умный. Слишком умелый. Слишком… родной. Я смотрела на Элигию и пыталась понять, почему именно мне досталось такое наследство от матери? Да какое право она имела говорить о моём менторе в таком тоне?! С чего она решила, что лучше меня? Я открыла было рот, чтобы высказать ей оскорбления, но осеклась. Нет, нельзя позволять этой женщине снова запутать меня или спровоцировать. Если она и жила женскими эмоциями, то я — точно нет.

— Жаль, что тебе так и не представится шанса пообщаться с ним, — я с силой скинула руки женщины, и она зашипела. — Мне бы хотелось посмотреть, как он уничтожает твою надменность и самоуверенность.

Я всё-таки обогнула её и направилась к выходу, не желая больше слушать этот бред. Только Ревд знает, каких усилий мне стоило сдерживать гнев, чтобы он не выплеснулся извержением, как огонь из пасти Сомнидракотуля. Кинжал на бедре заметно потяжелел и даже как будто ожил, требуя попробовать крови этой женщины. Боюсь, я бы позволила ему это, если бы осталась ещё хотя бы на одну секунду.

— Он не умеет любить, Юна, — кинула мне вслед Элигия, повторяясь уже третий раз за вечер. — Просто помни об этом завтра, когда снова встретишься с ним.

Я с силой дёрнула ручку двери, так что меня обдало потоком ароматного воздуха из сада. Хотелось ответить Элигии, обозвать её, избить, но я понимала, что делать это неразумно. К тому же, это только убедит её в правоте. Поэтому я просто вышла, закрыв за собой дверь. Она оказалась неожиданно лёгкой для моих дрожащих рук, и от громкого сильного хлопка поместье мёртвой актрисы едва не осыпалось мелкими камешками. Пожалуй, даже звёзды с трудом удержались на небе, чтобы не рухнуть серебристо-голубой россыпью прямо мне на голову.

Я вытащила кинжал, который всё ещё просился наружу, и снова посмотрелась в его блестящее лезвие. Тёмные пряди выбились из кос, лицо вытянулось, щеки впали. Огромные глаза темнели бирюзовыми провалами на фоне бледной кожи. Вот бы сейчас вернуться и изрезать красивое лицо Элигии, изуродовать его, располосовать шрамами. За то, что она была… права? К счастью, в отражении мелькнула рыжая шевелюра, перечерченная гравировкой «Kaas».