– Мы никогда не сжигали и не казнили на колесах людей за подобные мысли, – сказал Брандин. – Иногда над ними смеялись, но это другое дело. Не сомневаюсь, что моя няня рассказывала мне то, что узнала от своей матери, а та от своей: некоторые из нас снова и снова рождаются в этих разных мирах до тех пор, пока наконец – заслужив своей жизнью это право – мы не рождаемся в последний раз в Финавире, или Финваире, в ближайшем из всех миров к тому месту, где обитают истинные боги.

– А после этого? – спросила Дианора. Казалось, его слова стали частью магических чар, окутывающих этот день.

– После – никто не знает или никто не сказал мне. И я не нашел этого ни в одном из свитков или книг, которые прочел, когда стал старше. – Он поерзал в кресле, его красивые руки покоились на резных подлокотниках. – Мне никогда не нравилась нянина легенда о Финавире. Существуют другие сказки, некоторые из них совсем не похожи на эту, и многие из них мне очень нравились, но почему-то запомнилась именно она. Она меня тревожила. Она делала наши жизни здесь просто прелюдией, они становились несущественными сами по себе и имели значение только для того, куда приведут нас потом. Мне всегда необходимо было чувствовать, что мои дела важны здесь и сейчас.

– Кажется, я с тобой согласна, – сказала Дианора. Ее руки теперь мягко лежали на коленях; он создал иное настроение. – Но почему ты рассказываешь мне эту сказку, если она тебе никогда не нравилась?

Самый простой вопрос.

И Брандин ответил:

– Потому что в последние годы мне снится по ночам, что я заново родился далеко от всего этого, в Финавире. – Тут он впервые с того момента, как начал говорить о сказке, посмотрел прямо на нее, и его серые глаза были спокойными, а голос твердым, когда он произнес: – И во всех этих снах ты была рядом со мной, и ничто нас не разделяло, никто не стоял между нами.

Дианора была не готова к этому. Совсем не готова, хотя, возможно, подсказки лежали перед ней все время, но она была чересчур слепа, чтобы увидеть их. И сейчас она вдруг тоже ослепла, слезы потрясения и изумления наполнили ее глаза, а сердце отчаянно, настойчиво забилось в груди.

– Дианора, – продолжал Брандин, – ты была так нужна мне вчера ночью, что я сам себя испугался. Я не послал за тобой только потому, что мне необходимо было как-то примириться с тем, что случилось со мной, когда ты отвела стрелу Камены. Солорес – это обман для двора, не больше: чтобы они не подумали, что опасность лишила меня мужской силы. Я провел всю ночь, шагая из угла в угол или сидя за столом, пытаясь понять, к чему пришла моя жизнь. Что это значит, если моя жена и единственный оставшийся в живых сын пытались меня убить и их попытка сорвалась только благодаря тебе? И размышляя об этом, поглощенный этим, я лишь к рассвету осознал, что оставил тебя одну на всю ночь. Дорогая моя, простишь ли ты меня когда-нибудь за это?