– А как тебя тогда называть? – тихо спросил Эрлейн. Он казался подавленным то ли из-за тона Алессана, то ли из-за ощущения опасности, Дэвин не знал.

– Адриано, – после секундной паузы ответил принц. – Сегодня я Адриано д’Астибар. На время этого воссоединения я стану поэтом. На время этого триумфального, радостного возвращения домой.

Дэвин помнил это имя: так звали молодого поэта, прошлой зимой казненного на колесе смерти Альберико из-за скандальных «Элегий Сандрени». Он несколько секунд пристально смотрел на принца, затем отвел взгляд: сегодняшний день не годился для вопросов. Если его пребывание здесь имело какой-то смысл, то состоял он в том, чтобы как-нибудь облегчить Алессану его положение. Только он не знал, как это сделать. Он снова чувствовал себя совершенно не на своем месте, недавний прилив возбуждения угас при виде мрачного лица Алессана.

К югу от них над долиной возвышались пики гор Сфарони, более высокие, чем даже горы над замком Борсо. На вершинах лежал снег, и даже на середине склонов – зима не так быстро отступала на этой высоте и так далеко к югу. Однако внизу, к северу от подножий гор, в защищенной, тянущейся с востока на запад долине, Дэвин видел набухшие на деревьях почки. Серый ястреб на мгновение почти неподвижно повис в восходящем потоке, потом круто повернул на юг и вниз и исчез за горами. Внизу, на дне долины, огороженное стенами святилище казалось обещанием мира и покоя, защищенным от зла всего мира.

Но Дэвин знал, что это не так.

Они двинулись вниз, теперь уже не спеша, так как это было бы необычным для трех музыкантов, приехавших сюда среди дня. Дэвин остро чувствовал опасность. Человек, позади которого он ехал, был последним наследником Тиганы. Он спрашивал себя, что сделал бы Брандин Игратский с Алессаном, если бы принца предали и захватили после стольких лет. Он вспомнил слова Мариуса из Квилеи на горном перевале: «Ты доверяешь этому посланию?»

Дэвин никогда не доверял жрецам Эанны. Они были слишком хитрыми, самыми изворотливыми из всех священнослужителей, слишком хорошо умели направлять события к собственным целям, которые могли быть скрыты в далеком будущем. Служителям богини, полагал он, несложно заглядывать так далеко вперед. Но всем было известно, что у жрецов Триады установилось тройное взаимопонимание с пришлыми тиранами. Их общее молчание, их безмолвное пособничество было получено в обмен на разрешение отправлять свои обряды, которые, казалось, значили для них больше, чем свобода Ладони.

Еще до встречи с Алессаном у Дэвина было на этот счет собственное мнение. Его отец никогда не стеснялся откровенно высказываться в адрес жрецов. И теперь Дэвин снова вспомнил ту единственную свечу, которую Гэрин зажигал в знак протеста дважды в год в ночь Поста в пору его детства в Азоли. Теперь, когда он стал думать об этом, он обнаружил множество нюансов в мигающих огоньках этих свечей среди темноты. И они сказали ему о его флегматичном отце много такого, о чем он раньше не догадывался. Дэвин тряхнул головой: сейчас не время бродить по дорогам прошлого.