Что-то ударилось – звук в отдалении, но Брина решила не обращать внимания – должно быть, послышалось. Ей постоянно здесь что-то мерещилось. Лучше бы подчистить пол, чтобы завтра продолжить творить. Только как себя заставить приподняться? Перевернуться и достать из-под кушетки ткань – кусок отвергнутого, но разорванного одеяла?

Иногда, забывшись, она стирала изображение руками. А может, и, не забывшись, поскольку так было легче всего. Брина боялась одного: что в скором времени даже к занятию своему потеряет интерес, а рисование пальцами оставалось единственным, что помогало не размякнуть и сохранить свой разум цельным: от глухой тишины, для нее непривычной, от одиночества и нахождения в замкнутом пространстве ей хотелось лезть на стены; хотелось кричать, плакать, смеяться. Она подумывала начать выскабливать палочки на бетонной стене, считая прожитые в неволе дни. В фильмах-то выглядело эффектно.

Лязг металла. До нее донесся звук лязгнувшего металла: громкий, знакомый….В прошлый раз нечто схожее сопровождалось приходом посетителей.

Должно быть, снова лишь ее фантазия…

Она услышала чьи-то шаги – к ней или нет, но кто-то приближался. И по мере приближения, по мягкости шагов и текучей неспешности походки она узнала, кто это был. Происходящее теперь не казалось игрой воображения.

Лисандр остановился напротив ее камеры.

Раз, два, три – Брина считала трещинки. Прямо над ней их было пять: две крупные, по краям облупившиеся, и три как ниточки тонкие, аккуратные.

Дверь ее камеры отварилась: с тихим скрипом, медленно. Затем с той же интимностью притворилась.

Почти беззвучно Лисандр подошел к Брине и уселся на грязный пол: должно быть, у нее начинались галлюцинации – Лисандр и грязный пол.

Спиною к койке, на уровне груди Брины – Лисандр сел на Гумберта. Мечты сбываются: даже шевелиться не пришлось.

– Ты провел в плену сотню лет,…– тихо заговорила Брина, принимаясь к изучению заржавевших прутьев, тянувшихся вверх от ее ступней. – Как ты себя чувствовал?

Секунд пять прошло, прежде чем Лисандр ответил.

– Мне было плохо.

Плохо…

– То есть ты понимаешь мое состояние?

Видимо, раньше прутья были выкрашены черной краской…

– Мне было хуже, – ответил Лисандр, как и ранее в тон флегматичной Брине.

– И понимая, что мне предстоит пережить, ты все равно так со мной поступил. – Кажется, одна из жирных трещин, та, что была правее, начинала раздваиваться. – Продолжаешь поступать.

Лисандр повернул к ней голову.

– Я не могу отпустить тебя, милая, – скорее прошептал, чем в голос произнес Лисандр. – Как только я это сделаю, ты снова побежишь к нему. Я не могу этого допустить.