Светлый фон
как долго? Месяцы? Десятилетия? Дольше? –

Но до сих пор Алеф – Синт – не знал зачем.

Рейзер поняла, что теперь она, должно быть, осталась последней его надеждой.

И последней надеждой Таллена тоже. Хотя Синт это, скорее всего, не беспокоило. Для Синт – для Алефа – она была лишь инструментом.

– Десятки тысяч погибли, – продолжал говорить Диксемексид, – но в конце концов мы научились адаптировать метавирус. То, что находится у тебя внутри, Пеллонхорк, не смог бы исцелить даже Алеф. Оно заточено под твои гены. Оно не может выжить без тебя точно так же, как ты не можешь выжить с ним. Оно умеет имитировать заразность, но его нельзя распространить вне тебя. Оно только твое. Вы погибнете вместе.

Алеф кивал.

– Много лет назад, когда ты, Пеллонхорк, пришел к нам с просьбой о помощи и предложением денег и власти, мы увидели в тебе ту же опасность, которую видели в этом метавирусе, едва нас не погубившем.

Голос Диксемексида становился то тише, то громче, а второй челомех рефреном повторял:

– Я не понимаю.

– Мы думали, что ты можешь измениться, если осознаешь свою бренность, – сказал Диксемексид. – Некоторые из нас хотели просто тебя убить, но большинство верило в Вопрос.

– Но вам было нужно то же, что и мне! – выкрикнул Пеллонхорк срывающимся голосом.

– Нет. Тебе было нужно все. Мы видели в тебе бурю. Мы видели, что, даже если откажем тебе, ты все равно уничтожишь все. И мы посадили в тебя семя.

– Но я… – сказал Пеллонхорк. – Он

Он

– Он? – Хотя голос челомеха не стал громче, неожиданно стало казаться, что через него говорят сразу несколько человек, почти в унисон. – Не говори о Нем, Пеллонхорк. Ты ничего не знаешь о Вопросе.

Диксемексид отошел на шаг назад, как будто ослабевая.

– Тебе осталось только умереть, чтобы узнать, – проговорил челомех, и голос его теперь звучал как эхо, как один из многих. – Как тебе, так и всем нам.

Пайрева, все еще державшаяся за Пеллонхорка, заплакала. Пеллонхорк повернулся к Алефу и выкрикнул:

– Алеф, ты должен мне помочь!

Он сделал шаг к сарку, из которого вышел, и Пайрева застонала, принимая на себя его вес. Рейзер был виден ее круглый живот.