–Я ничего не понял, – произнес младший сотрудник отдела внедрения обновлений в системы передвижения роботов-пылесосов, прочитав пришедшее на коммуникатор сообщение. – Мышление у людей в прошлом было какое-то не такое как сейчас.

–Так это, – начал второй младший сотрудник того же отдела. Он прочитал все быстрее и продолжил возиться с мелкими деталями колеса, – вроде новый указ.

–Ну да, новый. Как и всегда, когда находят в архивах.

–Нет, ты не понял. Вообще новый. Посмотри на дату.

–Охо! – воскликнул он чересчур громко, что весь отдел повернул на него свои головы. – И правда! Совсем новый. Когда такое было в последний раз и не упомнить.

–Так и не было такого, – сказал третий младший сотрудник отдела. Оторвавшись от рабочего процесса, он развернул стул на 180 градусов, чтобы вклиниться в диалог. – Все указы были из прошлого и новых не добавлялось ни разу.

–Чтобы это значило? – задумался первый, почесывая подбородок.

Для работников научно-исследовательского центра слово «перемены» означало лишь технический прогресс, перемену одной платы на другую, замены детали на более современную или выделение нового материала и производство из него новых вещей. Даже ощутив в какой-то мере «перемены» в связи с внезапной сменой власти – так резко это никогда не происходило, тем более при непосредственном участии жителей города, в том числе и работников центра – они не понимали нового значения этого слова. Связь слова с изменениями в управлении компанией, в особенностях и способах управления городами они еще не установили, а поэтому были спокойны. Все-таки изменения – это хорошо, изменения – это развитие, новинки, престиж и тренд. Это то, чем можно похвастаться перед остальными. А все остальное – не важно. Пока никто не взволновался.

***

Сегодня наш последний день в городе. Последний день в купольном государстве. Дальше – будущее без рамок. Будущее, которое будет управляться только нами. Осталось только одно дело.

–Это сегодня? – спросила Жюльетта, когда я выходил из комнаты, где мы с Мэри жили. Она второй день приходит с самого утра и спрашивает одно и то же.

По внешнему виду я бы сказал, что она испугана и опечалена – уж слишком велики ее глаза, наполненные влагой. Впрочем, слез не видно, она пытается их сдерживать. Однако в интонациях проскакивают всхлипы. Я ее понимаю. Понимаю настолько, насколько меня научила Мэри и насколько может моя созданная, открытая ею душа. Не берусь утверждать, что такой конструкт как душа существует, это сложно доказуемо, но судя по тому, что вкладывают в это понятие люди, я могу сказать, что обладаю ее. Я склонен верить в это, потому что она верит в это. Про Жюльетту, наверное, можно сказать, что сейчас у нее болит сердце. Не без причины: она потеряла еще одну подругу. Но мои слова о том, что она с нами и продолжает жить, не успокаивают ее. Она всего не знает, а я не могу всего рассказать.