Лейтенант беззвучно шевелил губами.

– Говори, – сказал Нэй.

– Это… я думаю… я…

– Что?

– Это… искупление за… прошлые ошибки….

Нэй осмотрел залитую кровью палубу. Дернул плечами.

– Похоже, мы только и делали, что ошибались.

* * *

– Драпают гады! Бей их! За Гармонию! За Полис!.. Бей-добивай!

Билли размахивал топором, но уже для вида: враги не лезли в порты, не карабкались по снастям и не слетали на палубы. Отступали. Прыгали обратно на трирему, падали в воду… ага, драпали. Здесь им дали отпор. Эт-точно.

По черному корпусу лилась кровь, пузырилась в швах у ватерлинии. Трирема чадила черным дымом.

Ужасно болели руки. Билли выронил топор. С него хватит. Пускай кромсают и добивают другие.

Кто-то хлопнул его по спине. Билли повернулся – все гомонили и обнимались, поздравляя друг друга, даже офицеры, – и увидел закопченное, свирепо улыбающееся лицо капрала.

– Молодец, рыжий! Но рано зевать. Сейчас вжарим сволочам из пушки, чтобы закрепить. Размажем как соплю. Только расчистить надо… Давай подсоби с ранеными.

Билли кивнул:

«Роха, ты здесь?»

«Друг?»

Роха молчал. Билли надеялся, что это из-за того, что друг доволен, как все обернулось. Как Билли за него отомстил.

Билли взял раненого под мышки и волоком потащил к люку. У матроса было изувечено бедро – его разодрало обломком дерева. Он постанывал и страшно закатывал глаза.

Одни раненые лежали на рундуках, там их резали и зашивали, другие – на полу. Яблоку негде упасть. Раненые извивались, выли, скулили. В полутьме шевелились полные боли глаза, похожие на икру крупной рыбы; неверно светили, покачиваясь на крюках, лампы. Люди в кожаных фартуках орудовали пилами. «Бинты закончились… – бормотал кто-то невидимый, – и тампоны… ничего нет». В лазарете тошнотворно пахло дерьмом и внутренностями. Билли вырвало. Он полез наверх, заглатывая воздух с привкусом тухлой крови.