Ядро угодило в пехотинца, заряжающего мушкет, и бедолага разлетелся на куски. Стрелки выждали, распрямились, прицелились, выстрелили по триреме и присели за сетки.

Билли повернулся на другой звук. Дробный стук – будто мушкеты беспрерывно били один за другим.

Но стрелял один человек. Из одного мушкета. Билли никогда не видел такого оружия: больше железное, чем деревянное, не только приклад, но и две рукоятки, одна кривая и железная, короткий ствол.

Странный мушкет бился и плевался огнем в руках колдуна… Георга Нэя. Того, кто увез Литу за стену.

Выстрелы слились в протяжный стрекочущий шум. Этот раскаленный звук околдовал Билли: во все глаза смотрел он на колдуна, на человека в черном сюртуке, без шляпы, с половинкой уха в корке запекшейся крови. Забыл о вражеских пулях и обломках. Щепка вырвала клок ткани из штанов Билли, дробинка обожгла щеку раскаленной бритвой, пуля просвистела в футе от головы.

Странный мушкет пусто смолк. Это расстроило колдуна, потому что он свирепо схватился за кривую ручку, вырвал ее из мушкета и отшвырнул.

Корма триремы удалялась, трещали сцепившиеся носы.

Ядро откололо кусок эзельгофта, и паскудный обломок полетел вниз, сквозь порванную сеть. Увернуться Билли не успел.

* * *

У «Ковчега» не осталось мачт, лишь огрызок грот-мачты. Пираты и падальщики отошли, выжидали, били с расстояния.

Причина была ясна как день. Или, скорее, черна, как жирный смолистый дым, поднимающийся над горящей триремой, что дрейфует в абордажной сцепке с «Ковчегом». Два полумертвеца, одного из которых вот-вот разорвут гнилостные газы.

– Рубите сцепки! Надо отпихнуть эту падаль! Рубите!

Все реже звучали выстрелы. Вражеские ядра сделали свое дело: искалеченные и разбитые пушки, искалеченные и разбитые люди, паруса рухнувшей бизань-мачты занавесили порты.

Над триремой жадно плескалось пламя. В клубах грязного дыма трещал и чавкал рангоут, запальными шнурами горели тросы и канаты. Нэй видел, как бросаются за борт, в запруженную обломками воду, в красную реку пираты и сектанты, и уже не разобрать, кто есть кто: тела до того обожжены, что черная кожа местами побелела от жара.

«Когда огонь доберется до порохового погреба – пламя рванет вверх гигантским голубем, в которого верит извращенец Галль…»

Нэй брел по разрушенному шкафуту. В провале палубы виднелись трупы, которые уже никто не убирал. Живые прятались за остатками рубки: сидели, лежали. Из люка показался старший плотник. Согнулся в три погибели, комкая в руках шерстяную шапочку, простуженно заговорил:

– В трюме четыре фута воды… плохо дело…