Она сжалась еще плотнее, подтянув колени к самой груди, и Оберон понял, что внутри ее душат слезы и только напряженная поза помогает удерживать их в себе.

— Вы с ним как будто неплохо ладите. — Оберон сопроводил свои слова кивком, который ему самому показался до глупости важным. — Я думал, ты его мать.

— О, его мать, приятель, это тяжелый случай. — Вид Сильвии выражал презрение, к которому подмешивалась разве что крохотная доля жалости. — Тяжелый случай. Плачевный. — Она задумалась. — То, как они с ним обращались. Он растет таким же, как его отец.

Судя по всему, это был не самый благоприятный вариант. Оберону хотелось измыслить такой вопрос, за которым последует вся история целиком.

— Ну, сыновья и вправду вырастают похожими на отцов. — Оберон спросил себя, оправдает ли он сам когда-нибудь это утверждение. — В конце концов, они много времени проводят вместе.

Сильвия недовольно фыркнула:

— Ерунда, Бруно уже с год не видел своего ребенка. А теперь он появляется со словами «Привет, сынок», и все потому, что обрел веру.

— Хм.

— То есть не веру. А типа, на которого работает. Или за которым следует. Рассел — как его там, выпало из памяти. Как бы то ни было, теперь у него с языка не сходят любовь, семья и чертов стул. И вот он тут как тут, у порога.

— Хм.

— Они погубят ребенка. — В уголках ее глаз собрались слезы, но она их заморгала, и ни одна слеза не вытекла. — Чертов Джордж Маус. Сыграть такого идиота!

— А что он сделал?

— Говорит, он был пьян. И вооружен ножом.

— О.

Сильвия злоупотребляла местоимениями, и понять, к кому они относятся, было непросто, поэтому Оберон так и не понял, кто напился пьяным и имел при себе нож. Только впоследствии, прослушав историю еще дважды, он установил, что братец Бруно явился пьяным на Старозаконную Ферму и, опираясь на свою новую веру или философию, потребовал у Джорджа Мауса племянника Бруно, который, в отсутствие Сильвии и после долгих пререканий, грозивших перейти в насилие, и был ему выдан. И теперь этот племянник Бруно попал в руки его женской родни (братец Бруно, конечно, у себя его не оставит), любящей и глупой как пробка, которая его избалует, как в свое время старшего Бруно, брошенного отцом, а значит, ребенок вырастет тщеславным и необузданным, вспыльчивым как порох, ласковым эгоистом, неотразимым для женщин и для большинства мужчин, и если даже дитя не попадет в приют, план Сильвии, пытавшейся его спасти, все равно провалился: Джордж отказывался пускать на Ферму ее родственниц, у него и без них хватало забот.

— И потому я не смогу с ним дальше жить. — На этот раз местоимение означало, конечно, Джорджа.