Милосердно быстро.

***

Ллеу открыл опухшие от соли и ветра глаза. Солнце в сотый раз садилось на севере, точно напрочь позабыло, что такое запад. Но в этот раз что-то по-другому, не так, как в прошлые девяносто девять закатов. Точно утерянная частица его разбитого надвое я возвращалась к нему — та, которую унесли пальцы-когти, та, что разлетелась в черных осколках, та, далёкий дом которой растоптала хромая великанша Дамба где-то между Алабамой и Теннесси.

Это не мои сны. Чужие, страшные, непонятные мне.

Теперь я знаю, чьи они.

Вот зачем я здесь. Я здесь, чтобы помочь тебе выбраться, папа. Ты не сможешь без меня. Слушай, тебе всё врут! Врут, а ты не слышишь. Врут, что все по-настоящему, наяву, с тобой. Но правда в том, что мама всё ещё ждёт тебя. Там, далеко. Ищет. Правда в том, что тебя несет по течению твоих и чужих снов, и ты безоружен, беспомощен, но жив. Слушай, ты все еще жив, и это главное! Я тоже.

И еще правда в том, что у тебя осталось меньше трёх часов, чтобы стать кошмаром своего кошмара, чтобы проснуться и спасти нас всех.

***

— Мне на запад, в Дублин, — растрескавшимися губами шепчет Ллевелис людям, которые поднимают его и Мэдди на борт огромного белоснежного лайнера. На боку гордо выведено большущими синими буквами: «Ирландский паром». И чуть мельче: «У. Б. Йейтс».

— Извини, малец, — усмехается человек в ядовито-желтом, с буроватой щетиной на подбородке, — мы как раз только оттуда и идём. Часов через пятнадцать будем в Шербуре-Октевиле. Там тоже неплохо, не Дублин, но тебе понравится.

***

Яшмовое безумие полыхает перед лицом двумя пряно-горчичными факелами, неразлучной парой болотных огней. Рот забит криком, как кляпом, не продохнуть. Десять изогнутых кинжалов, десять золотых серпов друида, десять слепых прислужников боли проворачиваются, режут, рвут и кромсают плоть изнутри, белые бусины омелы где-то под грудью испуганно пульсируют, сбившись в тугой комок. За что?

Это не баньши. Это белые бусины омелы, она отравлена их ядом, белым червем грызущим утробу, белесым клеем заливающим легкие. Она — паразит в ее кроне, приживала в ее теле, чужак в ее доме. Болотные огни пляшут змеиный танец, волокут за собой в гиблую топь, лгут, обещают удержать на зыбком пути. Вьюга ворожбы вязким варевом виснет в воздухе, пронзает прялкой пророчицы, кипит купелью кудесника… Когда же ее наконец прекратят убивать?

— Заткнись, психопатка! — сиплым карканьем, хохотом совы из ниоткуда. — У меня никто не умирает.

Никто?!?

Ядовитая яшма прожигает дыры в ее раздувшемся, изуродованном теле, сминает его расплавленный воск, как пожелает. Кто она вообще? Где она?