И так же, как и в прошлые разы, страх, достигнув пика, мгновенно обернулся железным и злым спокойствием. Юл открыл глаза и посмотрел на архиерея. Конечно же, парень обманывал предводителя аврамитов. Хона не хотела беременеть в этом мерзком осином улье, сплошь состоящем из полоумных фанатиков и их рабов. Юл вполне разделял ее нежелание. Наверное, любое вранье — плохо, но быть честным с обезумевшим архиереем — во стократ хуже.

— Все, что мы делали, мы совершали по недомыслию, отец Авраам, простите нас грешных, ради всемилостивого Элохима, — парень говорил уверенно и твердо.

Авраам Шестой подозвал к себе еще одного кольчужника, у которого в руках оказались зубчатые щипцы.

— По делам их судите, — медленно, со значением текущего момента проговорил Авраам Шестой, — и слова твои расходятся с делами твоими. Не значит ли это, что язык твой лжив и требует урезания?

Юл ничего не ответил. В ожидании того, что еще скажет пастырь, младший правнук потупил взор. Может, сойдет за стыд или кротость?

— Кузнец, — архиерей указал на мясистого мужика, — возьмет тебя за горло и заставит рот твой извергнуть язык. Воин схватит язык твой щипцами и вытянет, а я отрежу его ножом. И это будет правый суд, ибо руку мою направит сам Элохим! Согласен ли ты, возлюбленный сын мой и возлюбленный сын божий, понести наказание за грехи свои?

— Я приму любое наказание, отец Авраам, хоть и не ведаю за что, — сощурив глаза, Юл уставился в глинобитный пол, — ибо кто я такой, чтобы ослушаться моего господа и моего названого отца? На все воля всевышнего Элохима! Прав он всегда и во всем! Единственное, о чем я буду жалеть, это о том, что не смогу возносить молитвы вслух, но буду нем. И моя Ревека не услышит, как я восславляю господа миров, и сердце ее не возрадуется.

Архиерей схватил парня за подбородок и резко рванул вверх. Взгляды пастыря и младшего правнука пересеклись.

— Действительно ли ты так набожен, сын мой? Или ты очень хитер? Или сам сатана сейчас говорит твоими устами?

Авраам Шестой внимательно разглядывал лицо Юла, будто бы впервые увидел его, или вдруг обнаружил нечто неожиданно новое в старом, давно знакомом образе.

— На все воля господа, — парень произносил слова с трудом, поскольку жесткие пальцы пастыря деформировали его губы, — и я готов принять любую участь.

— Да, так и положено говорить отроку божьему, — архиерей убрал руку с подбородка Юла и положил нож на наковальню. — Для отца — великая радость доверять сыну своему. И я хочу доверять тебе, Исаак. А потому скажи мне, нет ли на тебе или жене твоей, Ревеке, греха, который вы скрываете? Покайтесь! И господь помилует грешных!