Юл, предчувствуя недоброе, обвел периметр помещения глазами. Вдоль стен стояли шесть вооруженных мечами воинов.

Что бы ни случилось, вдвоем от этой оравы не отбиться.

— Знаешь ли ты, Исаак, возлюбленный сын мой и возлюбленный сын господа, что есть такое грех Онана? — спросил пастырь.

— Нет, — ответил Юл, — мне не ведомо сие, отец Авраам. Но я и жена моя будем вам бесконечно благодарны, если вы поведаете нам об этом.

— Не лицемеришь ли ты, сын мой? — с нажимом произнес архиерей. — Не пытаешься ли ты скрыть от нас общение с растлителем душ, с самим повелителем тьмы сатаной?

Парень на миг испугался, что каким-то образом пастырь подсмотрел ночное видение и принял прадеда Олега за дьявола, но тут же отмел эту мысль как совершенно абсурдную.

— Нет, отец Авраам, — как можно кротче проговорил Юл, — я стремлюсь познать мудрость Богополя, града, что был избран самим всемогущим Элохимом.

— Господь велел вырывать языки лжецам, дабы они не совращали правоверных лукавыми речами.

После этих слов, будто по команде, от стены отделились два воина, схватили Юла за руки и плечи и с силой опустили на колени. Хона дернулась, но парень бросил отчаянный взгляд на подругу, и девушка замерла в напряжении.

— В давние времена жил грешник Онан, не пожелавший оплодотворить жену умершего брата своего, дабы продлить род его, — Авраам Шестой надел на руку кожаную рукавицу, не спеша подошел к наковальне, взял раскаленный нож, — нечестивец Онан по наущению дьявола изливал семя свое на землю, а не в лоно жены умершего брата своего, за что был убит всемогущим Элохимом, хвала ему, милостивому и милосердному!

— Я не… не понимаю, отец Авраам…

Пастырь посмотрел на Сару Девятую, и та развернула простыню.

— Весь Богополь, весь народ избранный ожидает со священным трепетом, когда же понесет жена твоя, когда же она родит первенца, ибо это будет знак благословения божьего на следующий урожай, но ты, сын мой, не желаешь сего, — архиерей ткнул ножом в сторону простыни. — Эти пятна говорят о том, что ты, подобно богоотступнику Онану, изливаешь семя не в живое чрево жены своей, но в мертвую ткань.

Авраам Шестой поднес нож к лицу Юла.

— Я даже позволил вам целый лунный месяц предаваться омерзительным занятиям: купаться в море, в надежде, что так вы станете ближе друг другу, и ты чаще будешь познавать Ревеку.

Раскаленный металл находился всего в каких-то трех пальцах от лица парня, и кожу на щеке нестерпимо жгло.

— Я не знаю, отец Авраам… я не знаю… как это получается. Я никогда не познавал никого, кроме Хо… то есть Ревеки, и она не знала никого. Мы просто… просто неопытны. Мы грешны, но грех наш лишь по незнанию… может, оно само вытекает… мы… мы… — младший правнук, прикрыв веки, задрожал. На висках выступил пот. Его охватила паника, как тогда, когда он впервые увидел грабящих деревню байкеров, когда, вцепившись в плот, вдруг вспомнил, что не умеет плавать и когда на него мчалась целая орда выродков.