— Что у меня там? — спросил парень слабым голосом.

— Красное колесо с двумя перекладинами… покраснение сойдет, не волнуйся…

Парень кивнул и, сделав над собой усилие, улыбнулся.

— Я не выдержу, — сказала Хона и по щекам ее потекли слезинки, — я скоро начну убивать.

— Осталось потерпеть совсем чуть-чуть, зимой или, в крайнем случае, в начале весны мы уйдем, мы в любом случае попытаемся уйти или умрем…

— Я не могу, Юл, я больше не могу притворяться. В кого я превратилась?.. посмотри на меня!

— Не плачь, не надо, — парень поднял руку и вытер слезу с щеки байкерши.

— Я не плачу, я никогда не плачу, ты же знаешь…

— Знаю, — согласился Юл, — знаю, ты сильная. И ты справишься. Осталось немного. Мы… — младший правнук зажмурился от боли, и продолжил, — мы с тобой идем одним путем, но только сейчас я начинаю понимать, что не зря… ничего не зря. Это только первые наши шаги, мы еще повоюем. Я сделаю все, чтобы не было таких, как аврамиты, и ты… ты мне нужна…

— Они принесли чашу, где был прах твоего прадеда, — Хона указала на стол молитв, где стояла бронзовая кружка, — они велели пересыпать туда зерно.

— Вот, видишь, будет так, как мы захотим, а не как они. Потому что правда на нашей стороне, и она внутри нас. Ты потерпи еще…

— Это ты терпи, — Хона улыбнулась, выжала тряпку и вновь прислонила ее к груди мужа.

Три дня спустя Авраам Шестой после молитвы объявил богопольцам, что у него было видение, что явился к нему ангел, посланник Элохима, и сказал, что бронзовая чаша, которую принес с собой сын божий нынешнего цикла, есть грааль самого Исаака Старого, из которого тот пил "вино благонравия", и что теперь чаша сия наполнена зерном и хранится в тереме господнем, как символ расположения всевышнего к народу избранному.

Отныне Юл и Хона каждый вечер выходили перед теремом и громогласно произносили молитву во славу Элохиму. И паства, послушно склонив головы, повторяла за ними. Весь этот фарс через какое-то время перестал казаться фарсом, и молодожены подловили себя на том, что мерзость и нелепость их положения стала обыденной, привычной, будто само собой разумеющейся.

Впрочем, гораздо сложнее им приходилось по ночам. Зная, что теперь их простыни проверяются, Юл и Хона почти две мучительных недели не прикасались друг к другу, но, в конце концов, юность взяла свое.

— Я не буду рожать здесь, — шептала Хона, — я скорее убью себя, или лучше убью как можно больше этих выродков, прежде чем они убьют меня.

— Я тоже, — говорил Юл, гладя волосы девушки, — ведь это будет наш ребенок. Мы уйдем раньше…

Спустя полтора лунных месяца байкерша почувствовала первые признаки беременности. У нее не было менструации, ее слегка подташнивало, и она часто ходила в туалет.