Как выяснилось, рай находился в сорока пяти милях к югу от Каньона Макдоналдс-Хаятт™, по дну которого до сих пор струился поток отборной мочи из реки Колорадо. Местное население насчитывало около 2000 постоянных жителей. Они сбегали из временных лагерей, приплывали на каноэ из утонувших в болотах земель близ Старого Нового Орлеана, где никто не жил, кроме кайманцев[127]. Там был веселый круглолицый drook[128] из Российской Федерации и тощие ребята с мутными глазами, бледные, как светлячки, все еще вздрагивающие после психологической травмы, полученной в Стартапах[129] Сан-Франциско.

Была даже горстка беженцев из-за океана, где жили так же паршиво, если не хуже. Испания, где отчаявшиеся родители отдавали детей более состоятельным соседям, отправила сюда три семьи. Старые страны, разодранные в клочья бомбардировками десятилетия назад, отправили еще пару десятков. Каким-то чудом – невзирая на пиратов плоти, океанских сборщиков тел и русские подлодки, превратившие половину Атлантики в зону военных действий, – они добрались сюда, в центр прежних США, чтобы начать все сначала.

Женщина, которая вернула меня с края гибели, была родом из Синопек-ТеМаРекс аффилиэйтед. Ее звали Сьюзен, и она родилась на равнине, в местности, которая тогда называлась Иллинойсом и где ее семья в течение нескольких поколений занималась фермерским хозяйством. Ее дедушка с бабушкой сколотили состояние во время первой волны популярности быстрорастущих сельскохозяйственных культур и потеряли все, когда кукуруза стала настолько агрессивной, что обнажила почву и принялась пожирать дома. Обо всем остальном позаботилась череда торнадо. Она видела, как ее собственного отца задушили агрессивные побеги люцерны, и бежала на юг, где до нее дошли слухи о так называемой утопии, возникшей на костях Пыльного Котла. Сьюзен вывела меня на улицу, чтобы я мог бегло осмотреть Уолден. Я был все еще слишком слаб, чтобы уходить далеко.

– Не понимаю, – удивился я. – Я думал, река Колорадо высохла.

– Так и было, – подтвердила Сьюзен. – Давным-давно. То были засушливые годы; все слышали рассказы о той поре. Когда налетел «Ной-второй», я была маленькой девочкой и жила в Альбукерке. Я помню всех тех беженцев, которые пришли, когда засуха усилилась: они были покрыты белой пылью, давились от собственных языков и шатались от обезвоживания. Они считали, что с Аризоной покончено, и обсуждали строительство стены.

Она покачала головой и протянула руку, чтобы коснуться остроконечного листа томата, растущего у нее на веранде. Сам того не желая, я ее отзеркалил. Я был почти уверен, что моя рука пройдет сквозь него (что непременно случилось бы, будь мы на Дороге из желтого кирпича).