Баталёр так и не нашел нужных слов. В голове стоял густой туман, он с трудом пытался из него выбраться.

– Где Тибо?

– Он… Он… пропал, госпожа.

– Пропал?!

– Волки гнали его лошадь, и он пропал в… в…

– Где, Овид?

– В Гиблом лесу.

Эма выпрямилась, села на постели.

– Кто-нибудь возвращался из Гиблого леса? – спросила она спокойно.

– Никто туда не входил, – прошептал Лукас.

– Я привел Эпиналя, госпожа, – прибавил Овид.

Слабое утешение, но другого не было, так что Овид повторил:

– Эпиналь. Конь выбрался из Гиблого леса.

Да, напрасно он это сказал. Эма развернулась к Овиду и замахнулась. Он непременно тоже получил бы пощечину, если бы не Лукас, успевший схватить королеву за руку, да так крепко, что у нее засаднил рубец на запястье. Потом Лукас бессознательно сделал то, что делать запрещено: притянул к себе Эму и обнял.

– Эй, – одернул друга Овид. – Если нельзя прикасаться к юнге, то к королеве тем более! – И сделал шаг к Лукасу.

Но Эма не была уже ни юнгой, ни королевой, она стала сама не своя. Невыносимая тоска разрывала грудь, и она горько разрыдалась, положив голову на широкое плечо Лукаса. Он не мешал ей плакать, замер и старался дышать как можно реже. Эма не проронила ни единой слезинки с того дня, как попрощалась с матерью. Плотину прорвало, и слезы полились неудержимым потоком.

42

42

– Начинаем поиски! Собираем людей!

Эма перестала плакать так же внезапно, как начала. Подняла голову, оттолкнула Лукаса, вытерла мокрое лицо и завязала потуже халат, чтобы не болтался.