Их беседа во время ужина и послужила основой для первой проповеди, записанной в День Провозвестия. Гончар не любил многословия, он и потом выкидывал лишние подробности из истории их странствий. Ведь главное – слова учителя, а уж кому и где они сказаны – какая разница? Тем более не стал он упоминать о том, что, забираясь на ослика, Велетий высмотрел в толпе рыжего мальчишку и улыбнулся ему, как старому знакомому:

– А ты что тут подглядываешь? Иди откуда пришел, своим делом занимайся.

… как и подобало в день Провозвестия, жертвенник был усыпан цветами, но богослужебная утварь – пятисвечник, блюдо со стопкой лепешек и чаша с овсом – на этот раз располагалась на отдельном столе. Под медленные, проникающие в самую сердцевину груди звуки хорала, служители внесли перевитую гирляндами овцу и возложили на алтарь. Торжественное пение жреческого хора прорезало истошное блеянье.

Огромный серебряный шар свисал на четырех цепях с купола собора. По волнистой разделительной линии плыли корабли, над ними среди плодовых деревьев бродили звери, а на самом его верху, видимом только издали, горели позолоченные созвездия. Нижняя половина шара представляла обитателей моря: рыбы и подводные гады спиралью спускались к центру, где блистала луна – диск чистого золота, обвитый бескрылым морским змеем.

И шар этот покачивался в такт пению.

– Да исцелит Единый недуги наши, и да прославится имя его – Хогга, Хогга, Хогга! – ответил хор, и толпа подхватила припев.

– Да ниспошлет нам благоденствие и процветание – Хогга, Хогга, Хогга! – раскатилось по всему храму.

Шар покачивался, как маятник, и с каждым возгласом амплитуда его взмахов увеличивалась

– Да сокрушит Единый врагов наших, и дарует нам победу на поле брани – Хогга, Хогга, Хогга!

Пятый высоко вознес нож над жертвой, и замер в этой величественной позе. Овца забилась, но под цветами ее ноги были надежно связаны веревками…

«Да где же Второй, давно пора это остановить» – в отчаянье думал эльф, мысленно рыская по внутренним помещениям собора. Он обнаружил Второго запертым в ризнице.

…Семнадцатый и Двадцать восьмой, помогавшие старцу облачиться в белоснежные, шитые серебром одежды, в смятении прижались к стене. Второй занес над головой скамейку и что есть силы шарахнул ею по двери. Дверь не поддалась.

– Умоляю вас, пожалейте себя! Даже если вы выбьете замок, в коридоре стоит охрана, им приказано не выпускать вас отсюда до окончания службы.

– Так вы знали?!

– Да, ваше благочестие. Это приказ самого Совершенного.

– Не мешайте мне. Если сейчас не остановить непотребство, произойдет страшная беда, – Второй снова занес скамейку для удара, но две пары сильных рук обхватили его и перенесли в кресло. Очень быстро и деликатно жрецы примотали шелковой лентой руки Второго к подлокотникам, а плечи – к спинке.