– Вообще-то да. Лудус и Мартин, которым нравится считать себя остроумными, купили мне нечто причудливое. Возможно, я ее надену, чтобы сделать им приятное, и немного похожу в начале праздника, но не думаю, что останусь надолго.

– Почему? Что ты будешь делать? Сидеть, завернувшись в одеяло, у очага?

Он приподнял маленький сверток, который нес.

– Писать письма. Домой. – Он поколебался. – Жене.

– А! – сказала Джеана. – Суровое веление долга. Даже во время карнавала?

Родриго слегка покраснел, впервые за все время их знакомства, и отвел глаза. Последняя рыбацкая лодка уже вошла в гавань. Рыбаки выгружали свой улов.

– Долг тут ни при чем, – сказал Родриго.

И в этот миг Джеана с опозданием поняла о нем нечто важное.

Он проводил ее домой. Она пригласила его зайти и перекусить, но он вежливо отказался. Она поела в одиночестве рыбу и фрукты, приготовленные поваром, которого нанял для них Велас.

Потом сходила взглянуть на своих пациентов и в задумчивости вернулась домой, чтобы искупаться и переодеться перед пиром во дворце.

Мазур прислал ей украшения – еще одно проявление щедрости. Ей сказали, что пир у эмира накануне карнавала славится своей изысканностью. Хусари подарил ей платье, ярко-красное с черной каймой. Он наотрез отказался от денег – этот спор она проиграла с треском. У себя в комнате она рассмотрела платье. Оно было великолепным. Она в жизни не надевала ничего подобного.

Киндатам положено носить только синее и белое, без всяких претензий. Однако всем ясно дали понять, что в эту ночь – и, несомненно, завтра – в Рагозе эмира Бадира эти правила отменяются. Она начала переодеваться.

Думая о Хусари, Джеана вспомнила его речь сегодня утром. Помпезный, высокопарный стиль фальшивого ученого. Он сказал, что шутит.

Но это было не так или не совсем так.

«В определенные моменты, – думала Джеана, – в присутствии людей, подобных Хусари ибн Мусе, или юному Альвару, или Родриго Бельмонте, можно представить себе такое будущее этого полуострова, которое позволяет надеяться на лучшее. Люди могут меняться, могут переходить границы, отдавать и брать друг у друга… если у них хватает времени, хватает доброй воли, ума…»

В Эсперанье, в Аль-Рассане мог бы зародиться мир, один мир, слитый из двух – или даже из трех, если помечтать. Солнце, звезды и луны.

Но вот ты вспоминаешь Орвилью и День Крепостного Рва. Смотришь в глаза мувардийцев или останавливаешься на углу улицы и слышишь ваджи, который требует смерти для грязного киндата-колдуна бен Аврена, пьющего кровь ашаритских младенцев, вырванных из рук матерей.