Он стоил неизмеримо больше, по мерке ее сердца.

Она подъехала на лошади поближе к нему и протянула руку, а он снял перчатку, и их пальцы сплелись. Они ехали так бо́льшую часть утра, пока облака впереди медленно таяли, а серый цвет переходил в голубой там, где вставало солнце.

В какой-то момент, прерывая долгое молчание, она насмешливо проговорила:

– Верблюжий пастух в Маджрити? – И была вознаграждена его коротким смехом, наполнившим простор вокруг них.

Позже, уже другим тоном, она поинтересовалась:

– Что ты сказал моему отцу? Ты просил благословения?

Он покачал головой.

– Слишком большая просьба. Я сказал им, что люблю тебя, а потом попросил у них прощения.

Она ехала молча, обдумывая это. Наконец очень тихо спросила:

– Сколько времени нам будет отпущено?

И он серьезно ответил:

– Я не знаю, правда, любимая. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы его было достаточно.

– Его никогда не будет достаточно, Аммар. Пойми это. Мне всегда будет нужно больше времени.

Их объятия каждую ночь, когда они разбивали лагерь, были полны такой нетерпеливой страсти, какой Джеана никогда не знала.

Через десять дней они встретили армию Рагозы, которая двигалась к Картаде, и время в любимом Аль-Рассане помчалось к своему концу стремительно, словно быстрые кони.

Глава XVIII

Глава XVIII

В знак протеста против затянувшейся осады его города эмир Рагозы Бадир приказал убрать из своих апартаментов во дворце деревянные стулья в северном стиле. Их заменили дополнительными подушками. Эмир только что опустился на ложе из подушек у очага, стараясь не расплескать вино из бокала.

Мазур бен Аврен, его визирь, сделал то же самое, не пытаясь скрыть гримасу боли. Лично он считал отказ эмира от северной мебели совершенно ненужным жестом. Опускаться на пол, чтобы полулежать на подушках, ему с каждым разом становилось все сложнее.

Бадир смотрел на него с насмешливым видом.