Так или иначе, пока я жила в Пуше, верила, что паровики движутся сами по себе. А люди дальнего поезда глазеют по сторонам… Путешествуют. Иногда я завидовала им. Особенно пока составляла сложные мази по трое суток без сна и отдыха, уставала и мечтала об отдыхе.

Странно, я не связывала угрозу жизни в дальних походах — и составление мазей от коварной экземы и хуже — лишая…

— Прошу дефинировать понятие «коварная экзема», оно антинаучно.

Опять бедняге Алексу дурно от осознания моей врачебной дикости. Ох, стоит мне хоть мельком задуматься о симптомах и диагнозах, в голове болит, по коже свербит физически ощутимое возмущение сверхаккуратного Алекса. Он обещал не передавать знания предков. Он понимает, что нельзя уже ничего передать, мы утратили базис науки прошлого. Он вежливый и не лезет с поправками и пояснениями… Но как же ему трудно!

Недавно выудил в моих мозгах суждение о том, что синяя экзема — это когда волдыри не крупнее тридцати миллиметров, запах не гнилостный и цветовые вариации в сине-зеленой гамме, и смолк, потому что ушел на какую-то там перезагрузку. То есть, я так думаю, очень расстроился. Если я начну теперь думать о симптомах коварной экземы… Нет, не надо!

— Алекс, терпи, — вслух посоветовала я. — Мы стали дикие. Зато выжили и приспособились. Почти любую экзему лечим на раз. Но вот рыже-пегий грибок, он куда страшнее.

Алекс мысленно застонал. Я виновато пожала плечами. Подумала: в Пуше сохранились микроскопы, врачи старательно их используют, чтобы изучать образцы. Однако же, что мы видим и интерпретируем? Мы ведь сами решили, что предки называли бактерией, что — вирусом, а что — простейшим. И так далее. Мы многое решили сами. Книги в ужасном состоянии. Бумага предков была совсем никудышная, красители ей соответствовали. Условия хранения тоже помогали получить нынешний результат. А именно — библиотеку, целиком состоящую из книг, многократно перепечатанных или от руки переписанных с пятой или шестой копии давно утраченного оригинала.

В нижних ярусах главного хранилища Пуша есть древние книги, настоящие. Немного. Каждая страница в пленке. И, увы, даже пленка потрескалась. В Пуше, совсем глубоко и тайно, хранится цифровой архив. — мне деда Пётра рассказал недавно, и добавил громко, для Алекса, что мы не способны тем архивом пользоваться. Не понимаем научного языка предков…

Алексу тяжело принять нашу дикость. А мне? Мне просто тяжело. Мне сейчас ужасно, невыносимо тяжело.

— Эля, ты глупая, — сообщила я вслух.