Алекс. Почему я вспомнила его так поздно? Потому что он — часть меня, и он молчит. Он — во многом причина того, что ужасающе трудно очнуться. Он и я — мы вместе боролись с так называемой Ночью. Только для Алекса рассудок не шкура, а чуть побольше. Или намного больше… Каково ему?

Маня! Ванечка и Маня!

— М… Ма… Ма-на… Маня, — сглатывая и давясь, я всё же выговорила важное. Её ведь ранили! — Маня!

— Маня, — мудрый собеседник сразу понял, что я не о себе. Сдвинул брови, темные, красиво изогнутые. Чуть шевельнул рукой, и за спиной наверняка кто-то изготовился слушать и исполнять. Помню, Сим таких звал «ближние». — Мальчика сюда.

Удалились шаги, почти сразу вернулись, сопровождаемые перебором копыт. И я увидела малышню. Они спали, обнявшись, в подобии гамака. Их устроили хорошо, уютно: на ковре, укреплённом к седлам двух скакунов.

Манечка и Ваня сплелись в неразрывный комок рук и лап, как привыкли делать всегда, ощущая боль и беду. Только вот досада, они всегда ощущают это — боль и беду… даже во сне.

Дернувшись к ним, я поняла: сижу в седле, притянутая для надежности ремнями. Двигаться — неудобно. Проклятущее тело кричит от боли. Не важно. Не теперь. Дотягиваюсь, трогаю Манин нос. Сухой, горячий… укол боли острый, пальцы сразу свела судорога: Манечка жива, ей дурно, но худшее позади. Спит и лечится. Ваня? Здоров, только устал до полусмерти.

Кое-как разгибаюсь, кто-то помогает, небережно, но успешно — за шиворот. Уф… чуть не задушил. Зато теперь я вполне «в себе», как выразился красавчик Иржи.

Оглядываюсь по сторонам, уже осмысленно. День цветет во всю! Солнце печет как ошалелое. Под моим седлом дремлет песочно-рыжий скакун. Он весь перекосился, опираясь на заднюю правую и поджимая левую… может, артрит? Не знаю, я в болезнях скакунов не разбираюсь. Но старость вижу: в гриве пряди через одну — седые.

Дремлет мой скакун рядом с роскошным серебряно-вороным юнцом, который гордо служит Иржи. Он — острие походного копья, составленного из людей и скакунов. У него, то есть у нас, за спинами людей… неоглядно. Я разок покосилась через плечо и не стала любопытствовать подробнее. Все люди при оружии, даже скакуны какие-то клыкастые на вид.

Снова гляжу на Иржи. С ума сойти, какие красивые люди иногда рождаются и вырастают. Вот только в степи, на острие этого дикого сборища, именуемого вроде бы «поход» Иржи неуместен… как парковая роза посреди Синемошского болота. Он гибкий, безмятежный. Кожа тонкая, девичья. Глаза крупные, их синь от засухи горячей степи оберегается длиннющими черными ресницами. Волосы до плеч, рубашка с вышивкой. И руки легкие… даже странно, как он удерживает зверского скакуна, как управляет им?