Что ж, Стратег, изучив события этого дня и ближайшей ночи, однажды сможет гораздо лучше разобраться в причинах презрения красных муравьев к воинской науке предков.

Сим провел по лицу ладонями — резко, с нажимом, сдирая ненужное и неважное. Впереди — главное. Уже виден родной шатер. У входа замер изваянием Яран — показывает, как он хорош собою и как умеет ждать друга-атамана. Хотя на холме кобылицы, хотя совсем рядом мечется в предвкушении схватки и поражения нынешний вожак табуна.

Сим ускорил шаг, затем побежал. Краем глаза отметил мелькнувшего поодаль акэни и следующих за ним людей. Не стал отвлекаться. Добрался до своего дома, хлопнул Ярана по шее, расседлал в два движения. Скинул потник, расстегнул узду, на лбу обнимающую крупный боевой рог. Погладил этот самый рог, бурый от притока крови: таков он делается, когда скакун в полной готовности заняться табуном. Яран хрипло завизжал, празднуя свободу, и умчался.

— Я дома, — снова, громко и внятно, Сим произнес слова, которые полагал самым главным в своей жизни и самым действенным наговором на удачу. Быстро нырнул под полог. — Я дома.

Дневник наблюдателя. Я знаю, что я ничего не знаю

Дневник наблюдателя. Я знаю, что я ничего не знаю

Надо быть совершеннейшей железкой, чтобы не понять простых в общем-то вещей. Сейчас поздно задавать вопросы и искать ускользавшие в небытие надежные ответы. Совсем поздно. Марии нет со мной.

Кем был для Марии Алекс? Не могу понять, отчего я прежде не задавался этим вопросом. Вероятно, я был болен цифровым эгоцентризмом. Мой мир, мой способ видеть себя и внешнее — всё это представлялось прозрачным, логичным и значит… приоритетным?

Поздно сходить с ума и задавать себе вопрос, который я должен был задать ей, хотя это трудно. У Марии жизнь сложилась… сиротская. Без родителей. Без рассудка и способности полноценно общаться — пока рядом оставалась хотя бы сестра. Без права поговорить с детьми, ведь они оказались не люди, слишком уж иные.

Я, Алекс, был собеседником Марии. Вот так просто я видел своё место в её жизни. Теперь начинаю сознавать, что видел — ложно, ущербно. С посторонним собеседником не делятся всем и без утайки. И уж конечно ему не отдают самое дорогое. А Мария делилась — и отдала.

После кризиса сознания Элены и моего, с ним резонансного, я вижу мир иначе. И прежним, простым и логичным, мой мир уже не станет.

Сейчас я отчетливо сознаю, не имея доказательств и оснований: Мария причиняла себе боль, отчаянно сомневалась и металась, меняя своих детей и создавая из них — законников. Она нарушала все запреты, о которых я говорил ей и которые прежде ей внушали в городе, а после — в степи, на юге. Она, пожалуй, так и не простила себя за содеянное. Полагаю, именно по причине внутреннего чувства вины Мария отказалась общаться с людьми в старости, но оставила им то, что создало Элену. Эта девочка с чистого листа начать рассмотрение вопросов, для Марии — горьких и неразрешимых.