Увы. Я не могу избежать внутреннего кризиса, депрессии и памяти о дурном.

— Йях, — басом рыкнул Кузя.

Всю зиму голос у него ломался, я боялась, что это простуда или хуже, проблема со связками. Для валга — беда-беда… Я поила Кузю теплым молоком и, зажмурясь и выдохнув, пихала руку в пасть по локоть, смазывала и массировала гланды. Бедняжка Кузя задыхался и спазматически скреб когтями, дрожал всей шкурой: боялся непроизвольно захлопнуть пасть. А за его спиной сидели полукругом и заранее одобряли любое действие — спасение моей руки или её откусывание — четыре ревнивые тетушки скальной рыже-черной окраски с вкраплениями седины. Им вторили два громадных молодых акэни той же масти. Личная свита, приставленная к малышу неугомонной бабушкой. Старушка в таком восторге от Кузи и Мани, что умирать передумала. Артрит ей отпели Арина с Рином, а по поводу сердечного ритма что-то дельное изобрел деда Пётра. Я рада. Эту одинокую облезлую валгу-цай я сперва сочла очень злой, после так же отчаянно жалела… теперь всё в прошлом. Она вряд ли переживет следующую зиму. Но, даже покинув мир, не побредет по последней тропе в одиноком отчаянии.

Валги уходят не так, как люди. Они долго следуют тенью за теми, кто им дорог, потому им очень важно, чтобы любимые — жили.

— Йях, — тихонько вздохнули из-за спины. — Ай-йа-аа-ууэ…

Это Манечка. Она безмерно избаловалась, не слезает с коленей черного дикаря и по всякому поводу закатывает такую истерику — хоть спасайся вскачь. Она разучилась бояться людей и запоздало впала в детство. Наверное, ненадолго. И наверняка каждый имеет право на второе детство, если первое у него подло украли.

— У-ээ, — выдохнул хор сопровождения.

У Мани свои четыре няньки и два акэни, и так же у Ванечки. Клыкастая толпа настигла нас месяц назад. С тех пор мы кочуем сытно и мирно, от нас шарахаются, кажется, даже припозднившиеся весенние метели: акэни и Маня поднимают вой, и непогода сворачивается у горизонта, как прокисшее молоко. Нам достается много белесой сыворотки зимнего неба — и мало-мало творожных крапинок облаков. А еще Манечка помогает мне хоть как-то поддерживать здоровье Иржи.

— Иржи, ты сегодня — йях? — спрашиваю намеком то, что боюсь подробно выговаривать вслух. Но я должна.

— Вполне, — пожимает он плечами, и это хорошо, ведь не переспросил и не перевел разговор на глупости. — Но скоро свалюсь. Во-он там, глянь. Передовой дозор кочевья Сослана. Превосходный шатровой. У него сытно, тихо и… — Иржи прищурился с долей насмешки, — и так бывает, пока я далеко. Степь плоская, люди как на ладони, всякого видно… так говорят, чтобы солгать. Видно лишь ярких. А прочие копят тьму в душе, покуда не явятся на исповедь и не примут зерно света.