Она все еще неподвижно лежала, прислушиваясь, не понимая, что происходит. И от нее по-прежнему исходил женственный аромат, но теперь он вызывал у Леттке отвращение.

Собрав все, что он принес с собой, за исключением веревок, на которых нельзя определить отпечатки пальцев, вытащил носовой платок, чтоб отпереть и открыть дверь, и ушел. Так и оставил ее лежать голую на кровати. Как минимум этот позор ей придется пережить.

Никто не обратил на него никакого внимания, когда он вышел из гостиницы и зашагал прочь, быстрым шагом, но наугад, не имея ни малейшего понятия, куда его занесет. Мысли как тяжелые жернова вращались в его голове, совершая круг за кругом, не позволяя осознать, что только что произошло. Его план был так прекрасен, но она все испортила. Все испорчено ее разговорами, упреками, утверждениями, попытками извинений.

Нужно было заткнуть ей рот с самого начала.

Дальше, все дальше и дальше. Хорошо идти, хорошо превращать ярость в шаги, и той ярости, которая в нем кипела, хватит на большое расстояние.

Жернова. Треск, треск, треск. Потерпел неудачу. Его кампания мести провалилась.

Хотя?..

Он резко остановился. Она все испортила, но и сделку не заключила. А сделка заключалась в том – он с ней развлекается и ради этого забывает о ее еврейском любовнике.

Но его развлечение сорвалось. Потому что она все испортила.

Значит, он ей ничего не должен.

И впереди находилась телефонная будка. Их оставалось уже не так много, но там стояла одна, словно провидение подавало ему знак.

Ойген Леттке подошел к ней, вошел внутрь, закрыл за собой дверь. На стене висела обычная табличка с бесплатными телефонными номерами. Номер, по которому можно анонимно сообщить о нарушении Закона об охране германской крови и германской чести, был последним в списке.

Он поднял трубку и набрал номер.

40

40

Снова в Веймаре. Когда Леттке вышел из вокзала, город был погружен в полную тишину, словно все вымерло, все жители погибли, сраженные вероломной атакой англичан.

Но, конечно, все было как обычно. Только контраст со светской столицей рейха заставил его особенно остро осознать местную провинциальность.

Он почувствовал незнакомую ему прежде усталость. Ему впервые пришел на ум вопрос, что он будет делать, когда однажды доведет свою месть до конца. Она сопровождала его уже столько лет, определяла все его поступки…

Вздор, призвал себя к порядку. Уж такого значения она не имела. Месть – всего лишь замысел, один из многих, не более того. Просто сегодня был напряженный день, отсюда и усталость. К тому же он рано встал.