— Расскажите…

— Расскажу, девонька. Но… не здесь. Здесь вскоре донельзя людно станет. Да и время подходит. Время, чтоб ты знала, вещь такая… порой и мгновенье способно мир переменить. Так что коли желаешь послушать, то идем.

— А… если нет?

— Оставайся, — сказало чудовище. — Но тогда знай, что шлюшка Бестужевская и щенок её до утра не дотянут… и этот вон. Твой избранничек. Он ведь тоже не усидит? И ладно. У Бестужевых кровь хорошая. Крепкая. Самое оно, чтобы Её порадовать…

Чудовище вскинуло руку.

— Идем, — сказало оно. — Камушек не потеряй, девонька. Хотя… вряд ли у тебя теперь выйдет.

Многое стало ясным. Во всяком случае то, что касалось не тайн мироздания, но его, Николая, странной привязанности к одной весьма конкретной ведьме.

Это не любовь.

Это… больше, чем любовь.

А ведь отец то ли предупреждал, то ли, наоборот, желал успокоить. Мол, не спеши. Тьма сама выберет. Выбрала.

И… Николай разочарован?

Расстроен?

Как бы не так. Он давно уже свыкся, сросся с той своей, другой частью, о которой большинство думает, будто это та же сила, что и у остальных. Может, конечно, она и та же, Николай в конце концов не всеведущ, может, и стихийники тоже вот так.

Может.

А у него тьма. И предопределенность. Ведьма, которая вовсе не ведьма. Теперь ведьмин отворот слетел, слез старой кожей, позволяя силе вернуться. И та, беспокойная, истосковавшаяся, клубится по-за спиной хозяйки. То крылья сложит, то стечет туманом.

Сила переживает.

И Николай тоже переживает, ибо тот, кто смотрит на них, силен. Он тоже из истинных, из тех, кто знает правду: тьма живая.

Разная.

А еще она сама выбирает, кому служить. И та, что обжила старика, давно уж сроднилась с ним. Она жалеть не станет. Она… будет оберегать его.

Справится ли Николай?