— Д’харэ, — сказал человек. — На половину. Когда-то моя мать встретила человека, которого сочла достойным, чтобы разделить с ним ложе. А когда появился я, она решила, что так тому и быть, ибо, волею Богини, дети у д’харэ случаются редко.

Васятка секиру поглаживал нежно. И мечтательное выражение его лица настораживало.

Не хватало, чтобы ему в голову какая-то глупость взбрела!

— Но кровь мира яви мешала мне. Там, под Холмами, все немного иное. И я не смог принять тот мир, как и он не принял меня. Тогда мать моя отправила меня к отцу.

— Бестужеву? — уточнила я зачем-то, хотя, казалось бы, какая разница?

Человек склонил голову.

Странно все-таки. Он и вправду совсем-совсем не отличим от человека. Разве что черты лица кажутся несколько резковатыми. И разрез глаз неправильный. Да и сами глаза черные, без разделения на зрачок и радужку. Пугает.

— Мой отец готов был признать меня по законам людей. И, если я пожелаю, признает.

— Но ты не желаешь?

— Не желал. До недавнего времени. Мне довольно было служить. Но…

— Что-то изменилось? — спросила Линка, почему-то покосившись на Верещагину. А та всхлипнула и обняла себя.

— Изменилось. И я говорил с отцом. Он позволит мне жить своим домом.

Наверное, это важно.

И… и все равно он на Николая не похож, хотя приходится ему… да, дядькой. Странно-то как… хотя вполне вписывается в то, что происходит.

— Только построив свой дом, мужчина может взыскивать расположения женщины, — сказал он, не сводя взгляда с Верещагиной.

А та зарделась.

Так запунцовела, что мне прямо неудобно стало рядом сидеть. И Линка закашлялась. А потом деловито поинтересовалась:

— И все-таки что там, с историей?

— С историей? — он улыбнулся. — Ничего… но неправильно называть детей Дану нелюдьми. Все-таки человеческого в них осталось куда больше, чем они сами желают признать. И я это вижу. Теперь.

— Раньше не видел? — уточнил Васятка.