Он перестал бить по барьеру и быстро оглядел поле боя. Демоны ещё не успели прорваться дальше Шераи и Марселин, воздвигнувших новую преграду, и Гилберта это радовало. Значит, ему не придётся подвергать свой особняк и оставшихся в нём людей опасности.

Когда он в последний раз погружался так глубоко в свою силу? Должно быть, ещё до Вторжения. Ужас и отчаяние от падения Ребнезара и всего Сигрида загнали возможности Гилберта в четыре стены и убрали все окна и двери. Никакой надежды на увеличение силы или хотя бы высвобождение её крохотной части.

Ему почти удалось прибегнуть к этому, когда он участвовал в осаде гнезда ноктисов. Почти, потому что после первой же попытки он плевался кровью и едва держался на ногах. Грохот, стоявший в голове, удивительным образом смешивался с гулом крови. В ней был зов, который Гилберт с трудом проигнорировал. Манящий, знакомый зов, побуждающий его нырнуть в колодец собственной силы и высвободить всё, что он копил более двухсот лет.

Сейчас границы силы были хрупкие, как и надежда Гилберта на успех, но он чувствовал, что рамки дозволенного стали размываться. Шерая не могла поддерживать защищающий его барьер и сражаться с демонами одновременно. Данталион не мог без последствий рваться на каждого соперника и ломать им шеи, в то время как мечи Еноха и Диего грозились вот-вот сломаться от количество яда, пропитавшего их. Позиция Дионы была слишком плохой для стрельбы из лука, но пока что ей удавалось уничтожать противников одного за другим. Но это не могло длиться вечно, и это злило Гилберта. Настолько, что последние крупицы ограничений, воздвигнутых его сознанием, принялись распадаться.

Ещё немного.

Один из ноктисов прыгнул на Диону, но та встретила его стрелой и всадила её ему между глаз. Гилберт почувствовал, что его горло вот-вот наполнится кровью.

И тогда он закричал.

Демоны мгновенно завизжали. Пелена перед глазами не позволяла Гилберту увидеть, как именно его крик отражался на тёмных созданиях, но звуков было достаточно. Это были отчаянные вопли, визги, сильно режущие по ушам, и стенания, которые нельзя было описать. Гилберт знал, что боль будет сильной как для демонов, как и для него самого, и был к ней готов. Он помнил, что в первые секунды ничего не чувствуется, только бурлящая в крови сила и зов, к которому невозможно не прислушаться. Дальше будет хуже – вероятнее всего, Марселин трижды с лестницы навернётся, прежде чем поймёт, как и чем ему помочь. Гилберт был готов осыпать мага благодарностью и золотом и пообещать исполнение всех её желаний, лишь бы она спасла его потом. И ведь спасёт, в этом он ничуть не сомневался.