– Так ты еще веруешь? – спросил Швейц. Я сказал, что не вижу причины отказываться от веры в богов, хотя моя вера в человеческие учения сильно поколебалась.

Здесь, вблизи от экватора, темнело быстро. Черный занавес опустился, настала ночь. Швейц преподал мне еще один урок астрономии, не забыв спросить уже пройденное. Потом мы легли спать, и скоро в нашу хижину вошли двое. Я вскочил, нашаривая оружие, с мыслью о ворах и убийцах, но луна осветила две пары тяжелых грудей.

– Думаю, это включено в счет, – сказал из своего угла Швейц.

Миг спустя ко мне прижалось нагое теплое тело. Ощутив пряный запах, я потрогал толстую ляжку – она была натерта каким-то маслом. Любопытство боролось во мне с осторожностью: я, как некогда в Глейне, опасался дурных болезней. Но как же не попробовать сумарскую женщину? Из угла Швейца уже слышались сочные хлопки двух тел, поцелуи и смех. Моя дама нетерпеливо ерзала. Я раздвинул ей ноги, исследовал, возбудился, вошел. Девушка – по местному обыкновению, видимо, – повернулась на бок, закинула на меня одну ногу, вдавила пятку в ягодицы. У меня не было женщины с самого Маннерана, и я, как это часто со мной бывает, разрядился преждевременно. Моя девушка крикнула что-то стонущей в экстазе подруге Швейца – не иначе относительно моих мужских качеств, та, хихикая, что-то ответила. В ярости я заставил себя восстать и снова приступил к делу, медленно и угрюмо, хотя запах у нее изо рта не способствовал страсти, а ее пот в сочетании с маслом создавал тошнотворную комбинацию. Удовольствие я ей доставил, но для меня это был утомительный труд. Под конец она тяпнула меня зубами за локоть – поцеловала, как видно, на сумарнский манер. Поблагодарила, принесла извинения – я ведь ее все-таки ублажил. Утром, глядя на деревенских девок, как на подбор щербатых, вислогрудых и с рыбьими глазами, я от души понадеялся, что моей среди них нет. Несколько дней после этого я бдительно наблюдал за своим членом, страшась увидеть сыпь или язвы, – но ко мне не прилипло ничего, кроме отвращения к сумарнской любви.

41

Шли мы не пять дней, а все шесть: то ли Швейц недопонял сумарнского вождя, то ли вождь плохо умел считать. Нам дали проводника и трех носильщиков. Раньше мне никогда не приходилось шагать от рассвета до заката по зыбкой, пружинящей почве. Джунгли столи зеленой стеной по обе стороны от тропинки. Такой влажности я даже в Маннеране не видывал – казалось, что мы не идем, а плывем. Нас жалили насекомые с глазами как самоцветы, мимо проползали какие-то многоногие твари, из подлеска доносились вопли и шум борьбы. Солнце едва просачивалось сквозь зеленый свод наверху. На стволах деревьев росли цветы – паразиты, как сказал Швейц. У одного, желтого и мохнатого, было человеческое лицо с глазами навыкате и ртом, набитым пыльцой. Другой был еще чуднее: из его лепестков, черных с красным, вздымалась пародия на гениталии, мясистый фаллос и два висячих яичка. Швейц, визжа от восторга, потискал цветочный член. Сумарну поговорили между собой – сомневались, наверно, надо ли было посылать девушек в нашу хижину.