– Тебя очень опечалило это внезапное изгнание? – спросила она.

– Ему ведь не впервой. И у него есть близкая душа – Ноим.

– Стал бы ты принимать наркотик во второй раз, зная, чего это тебе будет стоить? Если бы мог обратить время вспять?

– Вне всяких сомнений.

– Даже рискуя потерять из-за этого дом, семью и друзей?

– Я и жизнь бы отдал, если бы мог поверить, что после меня этот наркотик примут все жители Велады-Бортен.

Это ее испугало; она отшатнулась и поднесла руку ко рту, будто только сейчас поняла всю меру безумия своего названого брата. Мой ответ не был простой риторикой, и часть моей убежденности, как видно, передалась Халум. Она испугалась за меня, ощутив глубину моей новой веры.

Ноим вскоре уехал – сначала в столицу, потом на равнину Нанд, посмотреть земли, которые хотел прикупить. Я остался за хозяина, слуги, что бы они ни думали про меня, в глаза мне перечить не смели. Каждый день я выезжал на поля, и Халум сопровождала меня. Наблюдать за работами пока не требовалось, ведь время собирать урожай еще не пришло. Мы просто катались, делая остановки для купания или пикника на опушке леса. К штормощитам Халум даже не приближалась, но гладила мирных животных, которые ласкались к ней на лугу.

Во время поездок мы разговаривали. Я с самого детства не проводил столько времени с Халум, и эти дни очень сблизили нас. Сначала мы сдерживались, боясь задать неосторожный вопрос, но скоро разоткровенничались, как и пристало названым. Я спросил, почему она так и не вышла замуж, и она ответила просто:

– Не встретила подходящего человека.

Не жалеет ли она, что прожила свои молодые годы без мужа и без детей? Она ответила, что своей жизнью вполне довольна, но в голосе ее слышалась грусть, и я не стал больше спрашивать. Она, в свою очередь, хотела понять, какие свойства сумарского наркотика подвигли меня на такой большой риск. Меня забавляли ее вопросы: очень стараясь проявить сочувствие и полную объективность, она не могла скрыть ужаса от того, что я сотворил. Как будто я в приступе безумия убил двадцать человек на рыночной площади и она наводящими вопросами пытается подвести под эту бойню философскую базу. Я тоже отвечал ровно, без лишнего пыла, чтобы не испугать ее, как в тот первый раз. Не проповедовал, а спокойно объяснял, как наркотик действует, какую пользу он мне принес, почему я отверг глухую изоляцию, которую навязал нам Завет. Скоро с нами обоими произошла любопытная метаморфоза. Она из доброжелательной знатной дамы, которая пытается вникнуть в ход мыслей злодея, понемногу превращалась в ученицу, внимающую словам посвященного мастера, а я из бесстрастного рассказчика – в пророка нового учения. Я не жалел лирики, описывая восторги слияния душ, рассказывал о дивных ощущениях на первых порах и о жгучем моменте вхождения в чью-то душу, это гораздо интимнее общения с назваными или визита к посреднику, говорил я. От бесед мы перешли к монологам. Забываясь в словесном экстазе, я вдруг замечал, как сияют глаза седовласой и вечно молодой Халум, как зачарована она моими речами. Исход был неизбежен. Одним жарким днем, когда мы шли через поле с колосьями ей по грудь, она вдруг сказала: