– Если у тебя еще есть этот наркотик, может ли твоя названая сестра его с тобой разделить?

Свершилось. Я ее обратил.

65

Вечером я растворил порошок в двух бокалах вина. Халум неуверенно протянула руку за своим, и ее неуверенность передалась мне, но в следующий миг она улыбнулась нежно и выпила вино залпом.

– А вкуса никакого не чувствуется, – сказала она. Мы сидели в охотничьем зале, увешанном копьями рогатой птицы и мехами штормощитов. Халум стала пробирать дрожь, я накинул ей на плечи черную шкуру и держал, пока она не согрелась.

Как это будет? Я боялся, несмотря на все свое красноречие. В жизни каждого мужчины есть что-то, не дающее ему покоя, пока он это не совершит, но в самый миг свершения его одолевает страх, что желаемое принесет ему больше боли, чем удовольствия. Так было в тот момент и со мной. Но наркотик подействовал, и мой страх прошел. Халум улыбалась. Да. Улыбалась.

Стена между нашими душами стала пленкой, которую мы могли прорвать, когда захотим. Халум сделала это первая. Я медлил, скованный робостью, мне казалось, что я нарушу этим и ее девственность, нарушу запрет на плотскую связь с назваными сестрами. Попав в ловушку противоречий, я не решался осуществить собственное кредо, но Халум, убедившись, что ей ничто не мешает, без колебаний вошла в мою душу. Я попытался загородиться, не желая, чтобы она видела то и это – особенно мое желание к ней. Потом, пометавшись так пару мгновений, я убрал все фиговые листки и вошел в Халум, скрепив нерасторжимое слияние наших душ.

Я очутился – вернее сказать, заблудился – в коридорах со стеклянными полами и серебряными стенами. Там переливался хрустальный свет – так солнце отражается от белого песчаного дна тропической бухты. Чистая, девственная душа. В нишах вдоль коридоров были аккуратно расставлены определяющие факторы ее жизни: воспоминания, образы, запахи, вкусы, видения, фантазии, разочарования, восторги. Чистота царила повсюду: ничего похожего на плотскую страсть я не видел. Видимо, Халум из скромности наглухо закрыла от меня свою сексуальность или напрочь вытеснила ее.

Она встретила меня без страха и радостно соединилась со мной. Я не заблуждался на этот счет: у нас произошло полное слияние, без всяких ограничений. Я плавал в ее мерцающей глубине, и пласты грязи спадали с моей души. Она очищала, исцеляла меня, но не загрязнял ли я ее в то же время? Не знаю. Не знаю. Мы поглощали, поддерживали, познавали друг друга. Я смешивался с Халум, которая всю мою жизнь была моим посохом, моим мужеством, моим идеалом, моей целью, незапятнанным воплощением красоты, – и, быть может, впервые накладывал порчу на ее сияющую невинность. Не могу сказать, произошло это или нет. Я пришел к ней, а она ко мне. В какой-то точке этого путешествия я набрел на тугой, запутанный узел и вспомнил свой отъезд в Глен, когда Халум обняла меня в доме Ноима, тогда мне почудилась в ней едва сдерживаемая страсть, почудился намек на желание, испытываемое ко мне. Ко мне и ни к кому больше. Теперь я снова ощутил эту страсть, но тут узел развязался, и остался только чистый металлический блеск. Быть может, и в тот, и в этот раз я спроецировал на нее собственное яростное желание. Не знаю. Наши души переплелись: я не различал больше, где я, а где Халум.