Белава, как выяснилось, вошла в Ковен на место ма. Злата не любила приезжую Краснову с той поры: в представлении златовласки место приближенной к главе должно было отойти ей, а досталось девке со стороны. Мне эти сложности карьерного роста в ведьмином котле были до лампочки, но Злата аж слюной брызгала, когда говорила про перестановки, вот и запомнил.

— Я тебя сразу узнала, — быстро, почти скороговоркой высказала она, сменив тему на ходу. — Видела прежде мальцом, но это не важно. Гляделки такие во всем Петербурге у нее да у тебя. Звериные, наглые. Лоск, манеры ваши — пыль в глаза. Я поэтому и не сдержала себя тогда. Богдане жизнь взять, что воды глотнуть, и все с царским видом, будто это она одолжение воде делает. Власта, я уверена, и отпустила ее потому, что конкурентку за главенство в ней видела.

Мой отец видел в глазах матери цвет осени. Злата — звериную дикость. Истина в глазах смотрящего...

Не поверил я в эти откровения про воду и жизни. Не до конца. Память хранила тепло материнских рук, любящий взгляд и заботу в голосе.

Способна ли мать на убийство? Я бы ответил: да. Беспричинно? Не знаю, склоняюсь к отрицательному ответу.

Могла ли она убить отца? Пусть бы даже за измену (допустим на секунду, что слухи о профессоре и студентке не пусты)? Нет. Я видел, как поблекла, затухла жизнь в ма, когда его не стало. Потому и отправлял ее с легким сердцем за границу: надеялся, что смена обстановки пойдет родительнице на пользу.

Злата продолжала заполошно говорить, полоскать грязное белье ковена, все больше распаляясь. Ушел я от злопамятной ведьмы с грузом неприятных знаний.

Днем позже Сергей Крылов пересекся со мной возле метро. Задал несколько вопросов, дал пару ответов. Еще я послушал диктофонную запись пения Анюты, совершенно счастливой, судя по голосу.

Баночки-скляночки, ржавый пинцет,

Вкус формалина на милом лице.

Пусть остаются со мной навсегда

Ты и твоя красота[1].

Эти милые строки она напевала, исследуя тело Златы. Ту разделили на восемь частей, причем язык с бережностью определили в баночку с формалином.

— Каждый раз, как мне кажется, что я с Аниными тараканами свыкся, она очередной перл выдает, — вздохнул оперативник. — И хоть стой, хоть падай. Зацени: «Все люди делятся на две части, а некоторые даже на восемь».

— Душевненько, — ухмыльнулся. — С фантазией девочка. И с нормальной защитной реакцией. А как иначе, если ты целыми днями во внутренностях трупешников копаешься?