– Это будет проклятьем, – с горечью сказала Успа.

– Как ты можешь говорить такое? – воскликнула Эльвар. – То, что мы найдем рядом с Оскутредом, принесет нам славу и богатство, превосходящие всякое воображение.

– Ты так думаешь? – спросила Успа. – Возможно, и так. Но я провижу лишь кровь, смерть и страдания. Боги здесь мертвы и забыты, и именно здесь они должны оставаться. Боги были избалованными, эгоистичными, жестокими братьями и сестрами. Тащить их кости, их оружие и сокровища на юг, в землю людей… – глубоко в ее горле родился звук, похожий на шипение змеи. – Они станут ядом, заражающим человеческие сердца. И снова закрутится вся эта кровавая сага. Потекут реки крови.

– Не обязательно будет так, – сказала Эльвар. – Все будет в наших руках. Наш выбор.

– Именно, – прошипела Успа. – Оглянись вокруг. Мелкие мужчины и женщины, мечтающие о боевой славе, как будто это главное в жизни.

– Так и есть, – свирепо сказала Эльвар. – Мужчины умирают, женщины умирают, все существа из плоти и крови умирают, но боевая слава живет. Чтобы стать песней, сагой, сказкой, передаваемой из поколения в поколение. Так мы будем жить вечно. Вот чего я хочу, чего хотим все мы.

– Я знаю, – сказала Успа, – и поэтому мне жаль тебя, Эльвар Стёррсдоттир.

Гренд повернулся и зарычал во все горло.

– Полегче, верный пес Эльвар, – проговорила Успа. – Это было всего лишь острое слово, а не острый клинок. – Она посмотрела на Эльвар, серьезно и печально. – Боевая слава – ничто; она пушинка на ветру. Любовь, родство, страсть, дружба – вот к чему мы все должны стремиться. То, что вы с Бьорром делаете каждую ночь за повозками, – вот это настоящее. Если бы ты жаждала этого, а не боевой славы. Если бы ты любила и почитала своих родных больше, чем славу и сказки. – Она пожала плечами. – Мир стал бы лучше.

– Только не моих родных, – сказала Эльвар, бросив взгляд на Успу, и в ее голове промелькнули мысли о презрительном лице отца, об усмешке брата Торуна. – Моих родных не так-то легко полюбить, и они продадут тебя быстрее, чем успеют толком рассмотреть. И уж если ты так сильно переживаешь, то почему ведешь нас к Оскутреду?

– Ради моего сына, – сказала Успа, и ее плечи опустились. – Я готова отказаться от всего, что мне дорого и важно, от всех моих прекрасных принципов, от всего великого, во что я когда-либо верила, ради сына. – Ее губы искривились от отвращения к себе. – Я лицемерка, видишь ли. Потому что материнская любовь – это слишком сильная вещь. Инстинкт, не сравнимый ни с каким иным. Я бы позволила миру утонуть в крови, если бы это означало, что мой Бьярн в безопасности и снова в моих объятиях.