— Невазно, знасит, вспомнис ессё! А это место кто-то специально сдерар для себя. Знать бы, кто…

— Я, кажется, знаю… — я встал, открыл стенной шкаф и набрал на клавиатуре сейфа «1307».

Сейф щёлкнул и открылся.

— А-бал-деть! — по слогам сказала Натаха. — Кэп, но как?

— Тринадцатое июля. День смерти родителей. Не спрашивайте, я не знаю. Точнее, знаю, но не знаю, почему знаю. И что именно.

Внутри нашлись две картонные упаковки патронов, набор для чистки пистолета, толстый, как книга, блокнот и сложенная гармошкой, склеенная из отдельных листов, рукопись.

Я достал набор, разложил его на прикроватном столике и, вытащив из кобуры пистолет, занялся делом. Вытащил магазин, передёрнул затвор, щелкнул спуском, снял ствольную коробку, вытащил пружину…

Натаха и Сэкиль смотрели на это завороженно.

— А ситать ты сто, не будес?

— Кэп, тебе что, неинтересно?

— Мне страшно, Натах.

— Чего ты боишься?

— Того, что там написано. Когда я это прочитаю, всё изменится, и я уже не смогу это изменение отменить.

— Мозно, кэп? — спросила Сэкиль, протянув руку к толстому блокноту.

Я только плечами пожал — откуда мне знать, что можно, а что нет?

Она взяла и раскрыла. Перевернула несколько листов.

— Это не ты писар. Вот эту бумазку, — она тряхнула склеенной летописью, — ты. А это — нет.

— Это писала мать, — сказал я почти спокойно, — она всегда записывала свои наблюдения. И всегда запрещала мне читать. Я даже сейчас не могу.

— Ой, прости. Я не знара, — она потянулась положить тетрадь на место.

— Читай, если хочешь, — остановил я, — тебе-то не запретили.