– Могу я поговорить с Джуничи, пожалуйста? Наедине.

Мы втроем смотрим на Рена, который сидит, подняв подбородок, и смотрит на меня. Я не хочу снова оставаться с ним один на один. Он обращался со мной как с дерьмом в течение многих лет – надменно входил сюда, заставляя меня ждать его, а затем неделю за неделей изливал на меня свои черные как чернила чувства. Я так близок к тому, чтобы уйти, не будучи вдавленным в пол или блюющим.

– Тебе решать, Джун, – говорит Нино. – Я могу постоять прямо снаружи. – Черт. Почему у меня такое чувство, что я должен ему? Может быть, это потому, что я никогда не видел, как Рен общается со своей семьей, и это меня удивляет: как небрежно его отец говорит о нем и оскорбляет его прямо в лицо. Я всегда думал только о монстре, с которым мне приходилось иметь дело неделю за неделей. Наверно, я никогда не задумывался о среде, которая могла его породить.

Проведя пальцами по макушке головы, я выдыхаю.

– Хорошо. – Я сажусь обратно на подушку, ненавидя тот факт, что мне придется звать Нино, чтобы он спас меня, если Рен решит прижать меня к полу. Когда Миёси-сан и Нино уходят и дверь закрывается, я передергиваю плечами. Собираюсь сказать Рену, что это к лучшему для нас обоих, и что это давно пора сделать. Но он опережает меня. Его слова вырываются на одном дыхании.

– Вайолет, я люблю тебя. – Его глаза цвета ириски крайне серьезны. Не думаю, что когда-либо видел его таким важным. – Я тебя люблю. Почему тебе этого никогда не было достаточно? Что еще я должен был сделать?

Теперь он ждет. Воздух в комнате такой неподвижный, будто время остановилось. Тишина подчеркивает этот момент. Запах дождя и татами в этой простой комнате, куда я прихожу неделю за неделей, год за годом, чтобы посидеть с ним. Все эти токсичные кормления, споры и оскорбления, даже те смутные ранние дни, когда мы были так молоды и действительно занимались любовью, когда я искренне старался ему угодить, и когда он души не чаял во мне. Бывали и такие времена: солнечные дни периодически вкраплялись в вечный бушующий шторм наших отношений. Редкие затишья, когда мы находились в эпицентре бури. Я едва могу вспомнить эти моменты, но я знаю, что они были.

Рен ждет, чтобы я объяснил, почему. Знаю, он отдал все, что мог, все, на что был способен. Я понимаю это. И всегда понимал.

– То, как ты любишь, удушает меня. Это больно.

Рен стискивает зубы, его глаза стекленеют в пасмурном полумраке комнаты.

– Что это значит?

– Ты собственник. Ты питаешься от меня, и каждая мысль в твоей голове вливается в меня, говоря мне, что я принадлежу тебе. Что я должен любить и хотеть только тебя, и что я никогда не найду никого лучше. Никто другой никогда не сможет обладать мной. Это манипуляция, и это то же самое дерьмо, которое мой отец говорил моей матери. Может быть, ты так любишь, но это не та любовь, которую я хочу.