Только Сильвенио, разумеется, никакого участия в обсуждении не принимал.

– О, – сказала Лилео в этот раз, и удивленно-обрадованное выражение ее невинного лица, казалось, никогда не надоедало ей в такие моменты. – Смотри-ка, братик, наш Храбрый Портняжка очнулся! А все-таки глазки у него прелестные, не правда ли?

– Правда, сестричка! А какой голосок! Или он звучит по-другому, когда наш маленький смельчак не открывает свой чудный ротик?

– Но он кричал, братик. С открытым ртом.

– Верно. Но это был другой рот, сестричка. Не тот, который снаружи.

Пока они спорили, Сильвенио машинально оглядел себя. Его одежда была цела, как и все его конечности, и на всем теле не обнаружилось ни единого пореза. Но все раны, полученные им там, «внутри», все еще болели. Он ни на секунду не покидал корабль. Не покидал даже капитанскую рубку, где находился с самого своего сюда попадания. Каждый раз он просыпался в одном и том же положении: сидя на полу у ближайшей к консоли стене, прикованный мощными магнитными наручниками. В остальном же Близнецы в буквальном смысле вертели им как хотели, благодаря тому, что наручники были отдельными друг от друга и их можно было перемещать по всему пространству стены; иногда Близнецы, когда им наскучивало мучить его разум, просто играли им «в куклы». Он не знал, снимали ли его с этой стены в те часы, когда он просто отключался, истощенный и изможденный, однако естественные нужды в любом случае почему-то его не беспокоили.

– Милый. – Лилео, отвлекая его от анализа собственных ощущений, ласково потрепала его щеку. – Мы решили, что ты просто обязан нам что-нибудь сказать, а то ведь мы до сих пор так и не слышали твоего голоса тут, снаружи. Это, конечно, ужасно невежливо с нашей стороны – так и не дать тебе сказать ни словечка за все эти дни. Но я уверена, что твой голосок понравится нам и здесь.

Он устало поднял на нее глаза: его левая нога в том месте, где в иллюзии с зеркалами отрубило осколком ступню, пульсировала мучительной болью. Ему все еще казалось, что он может видеть под ней несуществующую лужицу крови, продолжавшую увеличиваться. Он не хотел разговаривать. Он хотел свернуться на полу в клубок и проспать много, много часов. Или, быть может, глоток воды для начала. И… душ? Да, все это было бы просто замечательно.

– Ну же! – Лилей, теперь сидевший на коленях справа от него, совсем не ласково схватил его за лицо и насильно заставил его открыть рот. – Скажи что-нибудь!

– Лапочка, – уговаривала Лилео.

– Живо, – нажимал Лилей.

– Солнышко, ну что же ты, порадуй своих крестных фей, – не сдавалась Лилео.