Никогда в жизни ему так сильно не хотелось заплакать. Кажется, он и плакал, потому что никого вокруг в обозримом пространстве не наблюдалось: он был в этом Аду совершенно один. Но плакал бесслезно и беззвучно – слева слезы уже давно образовали ледяную корку от глаза до подбородка, справа слез просто не осталось, а горло – горло чудовищно расцарапывали изнутри холод и жажда с одинаковой силой.

Но ему все равно приходилось идти. Ему необходимо было двигаться вперед, потому что сзади на него неотвратимо надвигалось облако чернильной тьмы. Всего две вещи он знал сейчас наверняка: он ни в коем случае не мог позволить тьме захватить его, но не мог и умереть, малодушно сбросившись в одну из сторон. И в том, и в другом случае его ждало нечто хуже смерти. Кто-то – кто, интересно? – определенно его проверял. Сильвенио понимал: у него нет ни единого шанса когда-нибудь дойти до безопасного места. Но что-то подсказывало: тому, кто проверяет его таким образом, важно само стремление, важно посмотреть, будет ли он бороться или сдастся. И если он сдастся – то не очнется больше никогда, ни в одном из миров, ни в одной из реальностей. А если нет… что тогда? У него была только эта бессмысленная, нелогичная, глупая надежда, и отчего-то казалось, что если он предаст эту надежду и позволит себе умереть сейчас, то лишится не только будущего, но и прошлого, и его имя канет в забвение навсегда.

Прошлое… Он не знал, существовало ли оно на самом деле. Воспоминания о прошлом казались очень далекими, очень смутными, недостоверными. Периодически чьи-то лица всплывали перед почти ослепшими за годы этой непрекращающейся пытки глазами, чьи-то образы, чьи-то голоса… Он помнил лучистые зеленые глаза своей матери, помнил улыбку своего отца. Помнил уверенный ритм чьего-то большого сердца, которое так приятно было слушать, тепло чьих-то сильных рук, чьи-то огненно-рыжие волосы, чей-то задорный смех, чью-то зеленую спецовку, пропитанную красной кровью, чей-то мягкий, миролюбивый голос, звавший его с такой нежностью и горечью, – но кому это все принадлежало? Судя по этим крошечным фрагментам его жизни, он был когда-то окружен заботой и любовью. Тогда где сейчас все эти люди? Были ли они когда-нибудь на самом деле? Имелись ли у него хотя бы родители? Существовал ли он сам? Или, может быть, он действительно жил, только был ужасным грешником и умер, а это – его расплата?

Сильвенио не знал. Но продолжал упрямо идти – такой маленький по сравнению с миром двух стихий, такой ничтожный. Одинокое, потерянное, забытое всеми и забывшее всех существо, преследуемое неведомым злом, идущее без цели и без смысла, ведомое призрачной надеждой – вот кем он был, и вот кем он, похоже, будет теперь всегда.