Наша программа БСФ представляла одно из яснейших заявлений фашистской политики, когда-либо выдвинутых британскому народу. В «Грядущем корпоративном государстве» (1935) Рейвена Томсона и несравненной книге самого Моузли «Завтра будем жить» (1938) ясно и храбро выражен фашизм с рацьональным – скорее конструктивным, нежели мифическим – популистским лицом.

Имперская фашистская лига была всего-навсего организацьей одного-человека-и-его-собаки, покуда Озуолд не обновил ее переменою имени и бранною кампаньей против международного еврейства. Поначалу в БСФ вступали большие количества евреев, потому и ходила в народе кличка «Британский союдоз фашистов». Но вскорости мы положили сим юдоглупостям конец. Здесь уж первыми движителями были я и Бекетт.

Но истинная моя идеологья, полагаю я, всегда расходилась с таковою Моузли, даже естьли мы с ним укрывалися под одним зонтиком.

Тот фашизм, в коий всем сердцем верю я, зиждется на романтической концепцьи насилья как формы трансценденцьи.

Бекетт, Морэн и я несколько времени поболтали о предметах безразличных. Я наблюдал за большими гарпиями на ивах, за тем, как в свете солнца лениво порхают веснянки, а также красно-крапчатую спинку божией коровки.

– После того, как занял кресло в Парламенте, я занимался тем и этим, – сказал Джон Бекетт, – но у меня нет чувства, что я чего-то добился. Как вы в себе храните ощущенье предназначенья?

– Во что бы Озуолд ни убедил вас верить, я отнюдь не пунский побрякун, – вспыльчиво ответствовал я. Пускай протчия мерзавцы оспаривают сие понятье. Приняв решенье, я совершил нежданное движенье в дом к Моузли, швырнув на мостовую свой цилиндр. – Следуйте за мною.

Я спор тут в своей гордыне, физиономья моя оставляет невысказанным немногое, а всплеск моего гребня соразмеряет время с биеньем моего сердца. Осапоженною ногою я пнул входную дверь нараспашку, спешно вошел внутрь и миновал просторный вестибюль, после чего быстро переместился в главную столовую.

С первого мига моего вступленья туда я сознавал ея надушенность и смаковал неистовый, сладкий аромат резеды. Ни на секунду не был я обманут; заслышав взбудораженный шорох юбок ея. В нравственном своем существе хотелось мне сочиться.

Ныне я знаю – к предчувствьям я способен.

Я сказал, обращаючись к крупному обществу, собравшемуся там:

– Скажитька. В зале присутствуют евреи Диаспоры?

Я побрякал лезвьями бритв, приклеенных к коже моей правой ноги. Канделябр на столе в центре залы был увит михайловоденными цветами. Над пламенами его кружила единственная муха-неясыть.