– А сие может быть «Животное, Овощ или Минерал» – или же «Что мне говорить?» – саркастически осведомился я, ввернув броскую фразу из популярной телевизьонной программы тех дней, и прибавил названье той, в коей он временами выступал. – Ну, ничего, я уверен, что со временем вспомнится.

Меня охватил хирургический норов, и я пошарил по собственной персоне в поисках хоть сколь-нибудь существенного лезвья. Осведомленная хватка пальцев извлекла наружу бритву из-под рукава – ея металл стал с возрастом горохово-зелен, перламутровая рукоять украшена свернувшейся ар-нувошною розой. Цвет цветка, что уместно, был красен.

Я кратко подвернул персты под перламутровую рукоять, каковое действие беспричинно сообщило мне меланхолью.

– Вы, джентльмены, – слова его издались с напористым прикусом, удививши вокруг нас всех, – знакомы ль с репутацьей вот сего вот лорда Хоб’бидиданса?

Голос Бутби был густ и изыскан, в нем мализма мешалась с фокус-покусом в той манере, каковая делала его присутствье неподражаемым и знакомым всякому, всякой и всякенькому в Англьи.

Как же мерцал вокруг его на убой откормленной фигуры воздух, покамест исходило от него биенье могучих крыл; да и аромат меда. Все тело его, казалось, опрыскано сею дрянью.

Я слегка откинул голову назад, дабы в перспективе моей он держался прочно, однакоже тотальность его персоны временно меня бежала. Я переживал первую сталью мигрени – состоянье, известное по своему именованью «светобоязнь». На моих висках туго стягивалась лента, и мне стало тошно, слабо; из жара в холод. Свет и звук начинали преобразовывать все мое окруженье. И вот уж зренье мое обратилось в гигантский фрактал красок, а неземной голос космоса безапелляционно нашептывал мне. Как юный мальчик, сия немочь расцвела и возросла. Иногда, полагаю я, она есть связь с моим величьем, ибо позволяет мне превозмочь человечность мою.

Я заглотил две таблетки Лазаря, сделанные по моему собственному травяному рецепту, в надежде, что скоро отпустит.

– Говорит Шарманья, – бурлил Бутби, и галстук-бабочка его туго стягивал ему жирную шею. Он обошел меня фанфаронским кругом, бедра его вихлялися взад и вперед наподобье змеиных. Примерно так же, подозреваю я, они делали, когда под ним лежала утишенная леди Макмиллан. – Говорит Херманья.

И тут я осознал: она… Шестунья – здесь, в нем. Он служил ей добровольным носителем, делил с нею любовь превыше зова природы. Шестунья гнездилась в лорде Бутби идеальным пактом истинных возлюбленных, а все мясистые желанья животных гоном бороздились из нее прямо в его мерзоту. Именно ее присутствье ощутил я чуть раньше. Оно и впрямь выступило наружу.