дзержаць.

Однако Кассия не могла этого прочесть. Зато могла передать кому-нибудь, кто обязательно расшифровал бы эти бабкины каракули, белорусские руны, кривицкие иероглифы.

Старуха, отдавшая Кассии эту бумажку в предрассветных сумерках, посмотрела ей внимательно в глаза, и взгляд у неё был добрый-добрый.

Губы старухи зашевелились. Кассия заглянула в эти синие глаза, проследила, как зачарованная, за движениями этих сухих губ.

«Это мне?» — спросила она, осторожно держа бумажку двумя пальцами.

И тогда старуха высунула свой страшный язык и лизнула им воздух.

«Это мне? — шепнула Кассия. — Но…»

Старая лизнула воздух ещё раз. И тогда Кассия поняла.

«Я должна быть почтальоном? Отправить это? Но адрес? Где адрес?»

По глазам старухи она видела, что всё поняла правильно. Счастливо улыбнувшись, старая женщина вышла из комнаты.

И вот теперь у Кассии в кармане было два послания с острова, которые ей нужно было передать. Два тайных послания. О которых ей ни в коем случае нельзя было рассказывать. Ни хозяину, ни его переводчику, ни этой неприязненной девушке. Никому.

Её позвали обедать. Жидкий суп без мяса, овощи и консервированный тунец. Сухари и сладкое густое молоко из синих банок, по которым бегала незнакомая Кассии кириллица. За столом уселись все: на диване старуха, рядом девушка, которая готовила эту нехитрую еду, с другой стороны Кассия. Напротив сидели толстяк и седой мужчина в белом, сосредоточенно и жадно глотая суп. Сам Кривичанин сидел отдельно, держа тарелку на коленях, и ел мало — зато постоянно болтал. Ему очень хотелось, чтобы она поскорее исчезла отсюда.

«Гость не гость, а без обеда не брось… Ну что, пора! — закричал он, делая вид, что опечален прощанием. — Я сказал, чтобы подготовили моторку. Надо ехать, что-то не нравится мне это море! Лучше ноги в руки и вперёд, пока светло».

Переводчик так и сказал: ноги в руки. Кассия улыбнулась, обвела глазами стол и сидящих за ним странных людей. С некоторыми из них у неё была теперь общая тайна. Ещё и поэтому она чувствовала гордость. У неё давно не было тайн. С того самого времени, когда она маленькой девочкой выкурила отцовскую сигару. Очень дорогую. Как же её тогда тошнило…

Кривичанин открыл перед ней дверь машины. Она бросила под ноги свой плавательный костюм, маску, ласты. Свою рыбью кожу. Вид у Кривичанина был озабоченный. Не хочет отпускать рыбу обратно в море. Смотрит на небо — так, будто оно и правда темнеет, обещая бурю.

Когда они тронулись с места и понеслись вниз по каменистой дороге, она оглянулась.

Дом смотрел на неё так, будто она в нём что-то забыла.