«Помоги мне, бабушка».

Взяла бабка его руку в свою.

Поискала привычно, что у него лишнего. Уйму лишнего нашла, положила в одну ладонь, второй накрыла, опрокинула, посмотрела на море.

«Здесь лежи, — прошептала Бенигна одними губами. — Я быстренько».

Показалось Максиму, что на него ветром повеяло. Сухим, горячим, как весной ветер на Кривье.

Бежала Бенигна из последних сил по ей одной знакомым, сколько раз хоженым дорожкам, держа в руках лишнее, лишнего не слушая, на лишнее не наступая. Гу-у-у, гу-у-у, гудит вокруг, так машина когда-то гудела, на чёрную свинью похожая. «Ну что вы хотите, — повторяет старая Бенигна да колесом деревянным по неандертальскому лесу катится, к заветному пню, — гу да гу, гу да гу, жалко мне вас, нелюди, погладить бы каждого по загривку да за ушами почесать, сколько ни хожу, сколько ни терплю, а всё жалко…»

Всё жарче и жарче в неандертальском лесу, вот уже и совсем невыносимо, словно баню кто перетопил или пожар начинается, у Бенигны пот со лба льётся, застилает глаза, а она всё дальше в лес заходит. Ещё не дошла, а уже знает.

Знает, что на этот раз не будет на пне пиджака примятого и станет она вокруг того пня суетиться в отчаянии, да так и не придумает, где лишнее оставить, кому отдать. Что вышло на этот раз её время, не успеет она вернуться. Но катится дальше деревянное колесо, которое в том лесу бабкой называли, а в этом ему имя уже и без надобности. Катится, крутится, перепрыгивает через коряги да канавы, иногда чуть не падает, но движется упорно вперёд да поскрипывает само себе, с тихим облегчением:

«Всё, что у меня при себе, всё лишнее, всё, что есть у меня, не моё…»

Итальянская кухня

Итальянская кухня

IV. Тридцать градусов в тени

IV. Тридцать градусов в тени

РОМАН ЛЕТНЕГО ДНЯ

1.

Мне давно не даёт покоя старая сказка про Нильса Хольгерсона.

Это история о том, как один не очень умный скандинавский мальчик стал таким маленьким, что смог сесть на гуся и убежать из родной деревни вместе с дикими перелётными птицами.

Я часто представляю себе, как Нильс, крепко обхватив птичью шею, закрывает глаза, когда гусь поднимается выше дома, выше самых высоких деревьев, выше всего, что казалось таким недостижимым.

И даже величественный дуб на деревенской площади сейчас выглядит, будто какой-то сорняк под занесённым над ним деревянным башмаком.

Ещё один взмах крыльев — и внизу осталась остроконечная, недавно отремонтированная крыша церкви, которой так гордится местный пастор. Гусь машет крыльями, как одержимый, сейчас или никогда, сейчас или никогда, в его сердце беспорядочно мелькают красные лампочки, а в сердце мальчика… Нет, в нём ещё не проснулись ни сожаление, ни ностальгия, пустота ещё далеко, а небо близко, его можно пощупать рукой, и только инстинкт самосохранения не даёт Нильсу отцепить пальцы от ненадёжных перьев.