Гретель и не стала дожидаться разрешения: сама стащила с лица Игги оранжево-красный платок, а тот и не сопротивлялся. Лишь надеялся, что в полутьме всё выглядит капельку менее ужасно, чем при свете дня.

Пустая глазница. Проломленная скула, осколки которой вытащили — осталась неестественная впадина. Дыра в виске, закрытая прикрученной к остаткам кости монетой. В клочья разорванная щека: сшили как могли, лишь бы зубы не торчали наружу. О красоте никто уже не заботился.

Это точно не такие шрамы, которые украшают. Это абсолютно отвратительно.

Но во взгляде Гретель не было ни капли отвращения. И какого-то сопливого сочувствия тоже не наблюдалось. Она изучала жуткое увечье Игги с интересом — и лишь толикой горечи. Словно ей было жаль не десятника, а его некогда красивое лицо само по себе. И то чуть-чуть.

— И ты правда этого стесняешься?

— Ну… выглядит дерьмово.

— Ах…

Гретель немного отстранилась и повернулась к десятнику спиной. Сгребла свои светлые локоны, убрала их за плечо, обнажив шнуровку платья.

— Развяжи.

— Что?..

— Творец Небесный, вот уж о чём я дважды никого не просила!.. Развяжи. Я же тебе обещала кое-что показать?

Шнуровка поддалась легко. Едва Игги чуть раздвинул ткань, как понял, о чём идёт речь.

На спине Гретель живого места не было: почти от плеч начинались ужасные рубцы, которые и слепой ощутил бы пальцами не хуже, чем Игги — оставшимся глазом. Переплетение жутких бугров, похожих на горные цепи.

Это не розги и даже не плеть. Определённо кнут. И наверняка ниже — ещё хуже…

— Кто это сделал?

— Тот, кто давно сдох. В заслуженных, сука, муках! О да, эта свинья сполна расплатилась, можешь не беспокоиться. А шрамы… ха. Мне ещё пришлось тогда постараться, чтоб спиной ограничилось. Понимаешь, милый… нас всех война изуродовала. Всех. Кого только внутри, но большинство — и так, и этак.

Игги робко гладил кончиками пальцев шрамы Гретель, испытывая странную помесь сочувствия с возбуждением. Хотя… странную? Что-то подобное уже было. Совсем недавно. Но в совсем иной ситуации.

— Так что не стесняйся своего лица. Ты же не по пьяни со стены упал. Это в бою. Ты же, ты же…

Гретель снова повернулась к нему. Развязанное платье немного соскользнуло: оно и так сидело низко, а теперь почти открыло грудь. Совсем бы упало, будь грудь Гретель поменьше. Женщина совсем вдавила Игги в угол.

— Ты ж окромя войны и не видел ничего. Ты просто не понимаешь. Почти все людишки на толику такого не способны, что могут парни вроде тебя. Народец всё больше мягкий, как дерьмо. А под ржавчиной-то всегда… Сам знаешь. Железо. Железо — оно и есть железо. Даже если дерьмово выглядит.