Миллер заглядывает в какие-то свои бумажки, снова кривится, но глаза поднимает весьма обнадеженные.

— Мэтьюс и Фриман. Мэтьюс уже ушел наверняка, а Фриман должна быть на плановом экзорцизме сейчас, она их никогда не пропускает.

В этот раз Генрих разворачивается быстрее всех и выходит из кабинета Миллера первым. Он обходится без оборота, но чуть усиливает мышцы собственных ног, чтобы быстрее пролететь один коридор и три лестничных пролета, чтобы оказаться на этаже экзорцистов.

Обернуться на самом деле хочется, но серафимы не отличались хорошим чувством юмора и терпимостью, и на демона в боевой форме реагировали однозначно негативно — тут же хватались за клинки, призывали на помощь святое пламя, начинали молиться хором — и вот это было неприятно, хоть и не особенно критично.

Ну конечно. Уйдет Мэтьюс, как же. Если и была в Лимбе девчонка, которой парень давал меньше проходу, чем Дэймон своей Анне, то точно не в Лондонском подразделении.

Вот и сейчас, он сидел у двери, из-за которой доносился патетичный голос штатного экзорциста, вычитывающего соответствующую молитву, и морщась потряхивал головой — действием святого слова задевало и его, но тем не менее не уходил. Ждал.

Генрих сгреб Дэймона за грудки, вздернул на ноги и с размаху толкнул к стене. Бес раздосадованно взвыл, на чистом инстинкте хлестнул Генриха по запястью удлиннившимися от вспышки адреналина когтями, но виновато заскулил, услышав зарождающийся в груди исчадия рык. Меньше всего Генрих сейчас был настроен на болтовню, коей отличался этот паскудный, но все же подающий надежды подопечный Агаты.

— Где она? — рычит Генрих отрывисто. Без имен, без званий, этому щенку все было понятно и так. — Вы ушли на смену вместе. Она не вернулась. Где она?

— В Лондоне, — прокашливает Дэймон, втягивая когти и все так же впиваясь в кожу на руке Генриха, — она там осталась.

— Её что, ранил демон? — Генрих вроде и понимает, что именно Мэтьюс и не при чем, но пальцы все равно сильнее сжимаются на его горле, — ты позволил? И спокойно сидишь тут?

— Нет, нет, — взвыл Дэймон отчаянней, — она сама осталась. Сказала — хочет повидать родню.

Почему так внезапно? Утром об этом не было и речи? И почему она до сих пор не вернулась?

За плечами Генриха становится шумнее — на звуки драки прибежало несколько серафимов, и им нашлось зрелище для полюбоваться. Кто-то уже материализует клинки воли…

— Х-хартман, — это Мэтьюс уже сипит на пределе собственных связок, — м-может, ты меня отпустишь?

Исчадию эта мысль не нравится. Ведь именно этот щенок допустил, чтобы Агата осталась в Лондоне без прикрытия. Почему бы все-таки не сломать ему хребет — пусть пару недель полежит в лазарете, проникнется собственным проступком.