— Привыкай. На обед будет больше. Я уж молчу про ужин.

— Ксань, ты так говоришь, как будто я что-то плохое делаю, — упрекает мужа Найя.

— Ну, откармливать всех как на убой — так себе затея…

— Ага! А я вам всем говорила! — взвизгивает Эффелина. — Бежим, пока не поздно! Эти проглотоны хотят нас сожрать! Все хищники такие, им нельзя доверять! Все, кто ест мясо, жестокие монстры и убийцы.

Витс и Юрксла многозначительно переглядываются и хихикают, вспомнив, как первый угощал второго стейком из собственной плоти.

— Проклятые хищники! Как можно есть животных! — продолжает кипеть Эффелина. — Они же такие же, как мы, тоже чувствуют боль!

— Биологические ткани, выращенные в биореакторе, не чувствуют ничего, — уверяет Эффелину Ксандер. — Ради этих тканей не нужно никого убивать.

— Ксань, забей, было уже это всё, — тихо говорит Найя. — Ты ещё камень попытайся в чём-то убедить.

— Ну, я, это… по просветительской привычке.

— Есть мясо — это как есть самих себя! — выпаливает Эффелина.

Витс и Юрксла снова хихикают, на этот раз громче.

— Душегубы! И вы считаете себя высокоморальными, цивилизованными существами! По-настоящему цивилизованные существа отказались от мяса. У любого живого существа есть душа. Ради мяса вы уничтожаете душу!

Артротопок встаёт поперёк горла у Айзела.

— Кхм! Стоит определиться с, гм, понятием «души»… — по своей же просветительской привычке начинает фоксиллинда, прочистив горло, но его перебивает Тикки:

— Забей, говорят тебе. Я однажды этой дуре сказала, что растения, которые она ест, живые, в отличие от мяса — так получила отповедь на два дечаса такую, что у меня потом весь день жаберные крышки болели. Вступать с Эффелиной в философские дебаты — всё равно, что с кипящим чайником разговаривать. Она считает, что раз сама вегетарианка, значит, все кругом должны жрать траву. Все же дураки кругом, а она одна умная в сверкающем скафандре.

— Все должны отказаться… — пытается продолжить Эффелина, но её прерывает совершенно неожиданным образом Леод:

— Эффелина, а вот что ты будешь делать, если у тебя посреди поля засорился жиклёр?

Не выдержав этого удара абсурдом, столь звонкого в воцарившейся гробовой тишине, элегантина выдаёт единственную известную ей защитную реакцию:

— Ой, всё!

После этого, тихо бубня себе под нос и по-прежнему считая всех кругом дураками, она вновь утыкается носом в свою тарелку, полную «здоровой», по её мнению, пищи — крайне малопитательной травы.