И что позор это. Вдовой и безмужней беременеть.

Бекшеева просто увидела и возмутилась, потому что и вправду негоже в положении и тяжести.

- Услышали. Отцу мужа сказали. Когда он вернулся. Меня не все любят.

Понятно. Отуля вела дом крепкой рукой. Ясно, что недовольных много будет.

- Он стал спрашивать. Злился. Сильно.

Она поджала руки к груди и с мокрой одежды потекла вода.

- Да снимай ты… - я огляделась.

Гостиная красивая, конечно, но этим и неудобна. Хотя… если покрывало с дивначика содрать и на плечи Отули набросить.

- Ведь вроде разумная женщина. Раздевайся, говорю, - сказала я с упреком. – И рассказывай. Дальше. А лучше с самого начала…

Что рассказывать?

Обычная история, каких тысячи. Мужчина. Женщина. Взаимная симпатия. Слабая изначально, когда верится, что все это не всерьез, что просто… просто парой слов перекинуться.

Улыбнуться.

На время сбросить груз забот и вообще забыть обо всем. Вернуться ненадолго туда, где тебе лет пятнадцать и вся жизнь впереди. Это ведь немного? Всего-навсего отголоски мечты.

А они растут, растут и прорастают в нечто большее, чем названия нет.

Но есть последствия.

То есть сперва маленькие подарки. Больших Отуля не брала. Он хотел. Кольца. И что-то… звал в свой дом. А она не пошла, потому что как она могла их бросить? Их всех вот? Яжинского, который стар и болен, и без нее точно долго не протянет.

Его сыновей, которые тоже сами не смогут.

И женщин, конечно, порой склочных, уверенных, что заслуживают лучшего, но она-то видела. Она-то знала: пропадут. Без нее и Яжинского.

А тут эта… то ли еще симпатия. То ли уже любовь. Женская слабость. Женщинам ведь порой так хочется быть слабыми. И вот получилось, что получилось.

- Срок большой? – я стянула-таки с нее сапоги, убеждаясь, что они насквозь промокли, как и тряпки, которыми она обмотала ноги. Надо же, ступни совсем маленькие, как у ребенка. И тряпки нужны, чтобы сапоги не соскальзывали.