- Мне… нельзя возвращаться.

- И не возвращайся.

Теперь во взгляде недоумение.

- У меня поживешь. У нас с Софкой дом большой. А ты за ней как раз присмотришь, не люблю, когда она одна. С каждым годом видит хуже… или вот хозяйство. Ничего в нем не смыслю.

Потому что просто жить она не пойдет.

- Или вон княгине… Янка упомянула, что ты в травах разбираешься. Думаю, полезно будет. Ну и вообще, было бы желание, а дело найдется. Да и Яжинский, думаю, перекипит. Это у него обида.

Кивок.

И закушенная губа.

- Так что там с Янкой.

- Когда он… бить начал, она полезла. Пыталась отобрать плетку…

Стало быть, плетка.

- Он тогда и её… сказал, что много воли нам дал. Что я его позорю, и она опозорит. Что завтра же отдаст Янку Шехмету.

- А это кто?

- Рыбак один. Он… заглядывал. Старый. И злой. Но у него две лодки и четверо сыновей.

А у Яжинского полный хутор баб. Чудесно.

- Янка сказала, что ты обещала её в город забрать.

Мда… стоило переговорить с Яжинским раньше. А теперь, чую, он меня и слушать не станет.

- Это его только разозлило, да? – спросила я. Хотя очевидно же.

Отуля поморщилась.

А синяки-то на руках разноцветные. И стало быть, за плетку свою или что там у него, Яжинский регулярно хватался. Вон те, желтоватые, почти исчезнувшие, недели две как получены, зеленые – посвежее.