- Раздевайся, - я забрала куртку. – А то и вправду простудишься. И… рассказывай. Ты пешком шла?

Кивок.

И губа закушенная.

- Почему? Потому что Яжинский узнал?

Вздох.

Ольга Олеговна… ну да, это имя ей идет, как корове седло. Но дело не мое. Совершенно. Хотя предполагаю, что произошло. Бекшеева приезжала на хутор. И видела Отулю. Почуяла? Такие дела они чуют, что гончие заячий след. А потом спросила, сказала… как-то так, что услышали все.

- Я опозорила память моего мужа, - тихо произнесла Отуля. – И…

- Он тебя побил?

Конечно. К ней ведь сватались. Могла бы замуж пойти, чтобы честь по чести. Тогда и на хутор бы пришел кто, помогать с хозяйством. А она вот… умудрилась. И без мужа.

Спросить, как так вышло?

- Давай с самого начала, - я взяла её за руку и осторожно разжала пальцы, заставляя и себя успокоиться. Все одно хрен его знает, где Медведя искать, а вот узнать что-то важное могу. – Янка показывала мне эту рыбку. Подарок от Сомовой. Та дружить хотела… и сбежать еще с Мишкой. Любовь у них.

Не то, чтобы секрет это. Боюсь, уже нет.

Но пальцы Отули разгибаются.

А на запястье синяк, такой длинный и узкий, который остается от удара ремнем или плетью. И от вида его ярость закипает.

Девочка, чувствуя это, ворчит, подходит и тычется носом.

Хорошая.

Ты не виновата.

- Разуйся.

- Он запретил говорить. Про Янку, - голос Отули звучал ровно и почти равнодушно. – Вчера. Госпожа… сказала. Когда увидела, что воду несу. Что нельзя мне. Это опасно может быть.

Бекшеева ведь не знала, что Отуля – вдова и давно.