Покачивавшееся как маятник распятие сорвалось со стены вместе с гвоздем и упало на пол перед картиной. Теперь Сифэн как будто молилась на свой азиатский манер чужому изможденному богу.
– Я помню это распятие, – сказала Аглая. – Его вложили в мамины руки, когда она лежала в гробу. Еще там было очень много цветов.
– Да, твоя мама и в смерти была красива.
Слова отца прозвучали формально и равнодушно, как будто он выступал на похоронах. Таким он и был на похоронах жены – холодным и безупречным. Таким он и был всегда.
– Неправда, – прошептала Аглая. – Когда ее вытащили из Лисьего озера, она была некрасивой. Она была распухшей и синей.
– У тебя больная фантазия, – генерал поморщился. – Она совсем недолго была в воде.
Смирницкий рассеянно посмотрел на улицу – и тут же быстро отступил от окна к стене:
– Там Иржи Новак! Прогони его. Он не должен меня увидеть.
В ту же секунду раздался настойчивый и нервный стук в дверь. Аглая выглянула в окно. Доктор Новак стоял на крыльце в сползшей набекрень шляпе, незастегнутом плаще и с дорожным саквояжем в руке. Рядом с ним сидел лохматый бродячий пес с перевязанной лапой.
– Как ты, Глашенька? Как твоя инфлюэнца? – дядя Иржи, всегда такой деликатный, поставил саквояж у порога и обеими руками замолотил в дверь. Это было на него не похоже.
– Дядя Иржи, – подала голос Аглая.
Новак вздрогнул и задрал голову.
– Не шумите так… у меня голова раскалывается.
– Что, не лучше тебе?
– Нет, дядь Иржи… Пока что скверно.
– Что ж ты в дом не зовешь? Давай тебя осмотрю?