Тогда Иржи спросил, что будет с тем, кто ослушается.

– Ты не сможешь ослушаться, – беззубым ртом прошамкал даос, его глаза гноились, лицо мучительно трансформировалось из старческого в младенческое. – Если ослушаешься – умрешь.

– И я тоже? – спросил я мастера Чжао; теперь глаза его были ясные, любопытные, с веселыми детскими искорками.

– А ты – нет. – Даос показал мне язык; он не выговаривал часть звуков, как трехлетний ребенок. – У тебя другая судьба. Если ты нарушишь запрет, дорогу к твоему дому узнают призраки, и они лишат твоих любимых рассудка.

Над холмом, над одиноким кряжистым деревом занимался рассвет. Мы сыграли партию, и я выиграл. Тогда, весной четырнадцатого года, я выиграл свободу.

Иржи взял с собой шахматы, и мы спустились с холма. У подножия нас терпеливо ждали Цыган и Гречка. К вечеру мы доехали до развилки. Одна дорога вела к мосту через канавку, окаймлявшую Лисьи Броды, другая – в Харбин. Иржи стал хорохориться и храбриться: мол, как медик он совершенно уверен, что случившееся там, на холме, – превращение китаянки в лису, а Вильгельма Юнгера в глиняного солдата, и наш с ним паралич, и беседа с мастером Чжао, и наложенные на нас «проклятия» – не более чем галлюцинация, вызванная приемом отвара. В доказательство он решил отправиться со мною в Харбин.

Как только мы отъехали от развилки, у Иржи пошла носом кровь, но он отмахнулся: это все недосып. Через полверсты он схватился за грудь, закатил глаза и обмяк на спине у Гречки. Я спешился, надежно закрепил бессознательного Иржи в седле (пульс у него прощупывался, но слабый, неровный), взял обеих лошадей под уздцы и довел до моста. Впечатленный событиями минувшей ночи и случившимся с Новаком приступом, я не решился пересечь границу Лисьих Бродов и довезти друга до лазарета. Вместо этого я стегнул Гречку и, убедившись, что она направилась в город, унося на себе Иржи, оседлал Цыгана и поскакал прочь.

Дальше – Первая мировая, революция и Гражданская. В двадцать первом я вернулся в Маньчжурию, уже генералом. Стал военным советником в китайских войсках. Обосновался в Харбине. Встретил Наталью и женился на ней. В двадцать втором родилась наша Глашенька.

Постепенно воспоминания о той ночи, что мы с Иржи провели на холме у святилища, притупились и смазались. Я вполне уже допускал, что Иржи был прав: все случившееся могло быть просто галлюцинацией, да и обморок его можно было объяснить действием употребленного вещества, переутомлением или истерикой. Меня очень тянуло сюда, в мой дом. Я мечтал показать его Наталье и подрастающей Глаше. И чем дальше, тем больше наложенное на меня даосом «заклятье» казалось игрой воображения, суеверием, бредом. Что за вздор вообще – «дорогу к дому узнают призраки»? Поэтому, когда в 1929 году начались китайско-русские столкновения на КВЖД неподалеку от Лисьих Бродов, я сам настоял на том, чтобы меня туда командировали вместе с семьей.