Он занес над ней ногу – но перешагнуть не успел. Острый рыжий язычок курительной свечки стал вдруг длинным и липким, как язык приметившего муху хамелеона, и огонь лизнул его ногу и пах, перекинулся выше, на спину, на руки и волосы, на веревочные перила моста, в которые он вцепился рукой, на сухие стебли бамбука. И, объятый пламенем, порвался и обрушился в реку мост, унося с собой корчащегося в огне Новака. И с песчаного берега смотрела в воду лиса и смеялась, как человек, а потом нырнула в кусты и исчезла, полыхнув напоследок тремя огненными хвостами.

И погасло пламя. И исчезло ослепительное звездное небо, затянувшись мутной вечерней серью. Утекла за горизонт изумрудная Лисья река, уступив свое ложе затянутой ряской, стоячей, мелкой воде. И проткнула ряску опора нетронутого моста с деревянным настилом и косым, простреленным щитом, возвещавшим конец проклятого города.

Прислонившись к опоре, по пояс в вонючей жиже сидел доктор Новак. Суетясь и поскуливая, мокрый Телохранитель тыкался носом в его горячие руки и облизывал красное, потное от жара лицо.

Очевидно, его хозяин тяжело болен. Что-то дикое происходило с хозяином на мосту: он кричал от боли, задыхался и корчился, сбросил с ног сапоги, обмочился, перелез через перила и прыгнул в канаву. Теперь сидит, раскачивается и ноет.

Телохранитель принюхался: в воздухе пахло гарью. Похоже, где-то поблизости жгли бамбук.

Глава 12

Глава 12

Когда я возвращаюсь в фотоателье «Братья Гольдштейнъ», дверь в подсобку плотно закрыта. Уходя, я не до конца ее притворил.

Я достаю из кобуры «вальтер».

За обшарпанным столом сидит Бойко. В одной руке у него фонарь, в другой – лупа, во рту – дымящаяся сигарета с длинным пепельным кончиком. Сопя и щурясь, майор разглядывает под лупой проявленную мной пленку.

Я опускаю ствол.

– Извинений ждешь, капитан? – не глядя в мою сторону, цедит Бойко; пепельный хвостик срывается с его сигареты и осыпается прахом. – Хрен тебе. Не дождешься. Я должен знать, что натворил Деев. Это мой человек.

Он, наконец, поднимает ко мне лицо. В резком свете армейского фонаря оно кажется мертвенно-бледным, с заострившимися чертами.

– Мой человек, понимаешь?! – теперь он орет. – Ты обещал мне играть в открытую! А сам… – майор берет себя в руки. – Особист всегда особист. Ни про шифрованные записи у Деева в сейфе, ни про фотопленку ничего не сказал. От замполита-стукача узнаю…

– А ты, майор, пока меня нет, сюда пробрался играть в открытую? В мои дела нос совать?

Я подхожу к столу и через лупу, чуть подрагивающую в его шершавой руке, смотрю на кадр проявленной пленки. Там сидящая у кромки воды лиса.