Она упала, сделав всего пару шагов: после опия ноги сделались как будто бескостными и дрожали. Пашка тут же ее поднял, прижал к себе и не отпускал, пока она кричала и билась, и все шептал ей в ухо:

– Не надо тебе к ним, Глаша, не надо…

Только когда колонна скрылась из виду, он разжал хватку и ее выпустил.

– Ты знал?! Пронюхал? – она выплюнула ему в лицо слова вместе со слюной. Слюны почему-то было во рту так много, что она не успевала ее глотать.

– Что пронюхал?

– Не прикидывайся! Что я папу прятала в доме! Конечно, ты с ними заодно! Ты же красный!

– Ради бога, Глаша, что ты городишь?

– А, Бога вспомнил! – Она выплюнула на землю скопившуюся слюну. – Не ходи за мной! Не смей за мной ходить, понял?!

Он пошел за ней все равно – через площадь, мимо штаба и лазарета, до самого дома. Дверь была открыта – и он не дал ей закрыть перед ним эту дверь, удержал ее руку силой, шагнул за ней упрямо в прихожую.

Он стоял, ссутулившись виновато, пока она металась по первому этажу и звала отца, давясь сухим, без слез, плачем, и поплелся за ней по скрипучей лестнице наверх, в кабинет.

Она резко рванула дверь – и вскрикнула от радости и от злости. Генерал Смирницкий сидел за конторкой и что-то писал, аккуратно и невозмутимо.

– Я же звала тебя! Почему ты не отзывался?! – она почувствовала, что слезы наконец-то пришли, и заструились горячо и обильно по скулам и подбородку; это было глупо и стыдно. – Я испугалась, что они тебя увезли! Эти чекисты, которые были в городе…

– Ты боялась за меня, дочка, – не глядя на нее и продолжая писать, констатировал генерал. – Значит, все-таки любишь отца.

Она подошла к столу и придвинула к отцу тарелку с остывшей едой. Он поморщился:

– Не мешай, я занят, не видишь?

– Ты совсем ничего не ешь. – Она беспомощно повернулась к Пашке. – Почему он не ест совсем?

– Кто – не ест? – Пашка страдальчески свел лохматые брови, отчего вдоль переносицы пролегла глубокая кривая морщина, и он как будто на секунду сделался стариком.

– Не паясничай! – взвизгнула Глаша. – Ты разве не видишь, кто?!. А ты что смеешься? – она снова повернулась к отцу, который трясся, беззвучно оскалив рот. – Не смей так смеяться, папа!

– Глаша… – Пашка обнял ее за плечи. – Тут нет твоего отца. Только мы с тобой. Больше никого.