Если бы я не окликнула его, если бы наша связь не придала ему сил, метка была бы стерта? Тот ли это миг, когда мое отсутствие могло стоить Коулу жизни?

Все произошло за долю секунды: Коул перехватил запястье Джулиана и, пнув его коленом в живот, перекинул через себя. Раздался хруст ломающихся костей, а затем голова моего брата очутилась в захвате израненных, но сильных рук, приставивших лезвие навахона к выгнутому горлу. Джулиан оказался передо мной на коленях, и не было зрелища слаще, чем это. Его руки выпустили склянку, и он оказался совсем безоружен. Протез покатился по земле, снятый с кровоточащей культи одним рассекающим взмахом клинка.

– Ну здравствуй, брат мой.

Я вышла и молча нависла над ним, торжествуя. Его лицо, будто выточенное из мрамора, побагровело, а на дорогой бархатной ткани зияло несколько дыр, проделанных мечом моего защитника. Все это приносило мне нескончаемое удовольствие сродни экстазу. Джулиан был повержен – одно движение руки Коула, и Шамплейн впитает его последний вздох. Я впитаю его тоже, как свою сбывшуюся мечту – то, что представляла себе на протяжении последних шести лет. То, о чем я грезила утром, просыпаясь от очередного кошмара. То, что навсегда позволит мне оставить прошлое в прошлом.

– Давай, – прошипел Джулиан, слизывая кровь, текущую по его сломанным скулам и собирающуюся в уголках рта. – Вели ему сделать это. Ну же!

Секунда колебаний превратилась в вечность раздумий. Я разрывалась между давно отложенной местью и предчувствием беды – гораздо более страшной и неумолимой, чем та беда, что нес в себе Джулиан. Он был лишь предвестником апокалипсиса, но не всадником. Кто же в здравом уме казнит гонца?

– Не трусь, маленькая Верховная, – прошептал он, зыркнув на меня исподлобья. – Ты ведь хочешь этого. А уж он как хочет… – Джулс усмехнулся, бросив косой взгляд на Коула, что смиренно ждал моего решения.

«На поверхности лишь суетная рябь. Окунись глубже – и найдешь сокровища».

– Что у тебя с рукой?

Джулиан опустил глаза на сырую культю, покрытую вновь открывшимися язвами, но я смотрела на другую руку. Со сломанными посиневшими пальцами, она беспомощно висела у него под грудью. Рукав пиджака задрался, и октябрьский ветер уже облюбовал плоский шрам, едва заметный под мурашками. Я невольно сравнила его со своим, делящим ладонь на две половины – они были одинаковыми: оба гладкие, ровные, оставленные ножом в дань ритуалу.